Ногти - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Елизаров cтр.№ 114

Но и эта ссора поросла быльем.

Илья Дмитриевич как провинившийся всегда мирится первым. Эльза Артуровна его прощает, но весь следующий день у нее нет влечения. Илья Дмитриевич понуро ходит вокруг Эльзы Артуровны, подступает с объятиями и поцелуями.

— Отстань, Илья, мне все сейчас неприятно.

— Почему? — угодливо спрашивает Илья Дмитриевич.

— Ехала в метро, какой-то старик харкнул в отверстие между поездом и платформой, а в маршрутке мальчик полчаса ковырял в носу. Двумя указательными пальцами в одной ноздре, представляешь? Меня чуть не стошнило…

Эльза Артуровна досрочно прощает Илью Дмитриевича, если его нужно усадить за работу. Эльза Артуровна сама ленится печатать, и Илья Дмитриевич у нее вместо машинистки.

— Таким образом, — металлически диктует Эльза Артуровна, — метафоризация термина «власть» в русском фольклоре через символику ряда суперобъектов, выполняющих функцию доминирования, происходит без отрыва от матрицы матриархата, определяя как функцию власти, так и поведенческую норму взаимоотношения с ней — Город, Океан, Тотемный Зверь. Цитата: «А и город Русалим, городам всем мать»; «А и Океан-море, всем морям мать»; «А и рыба Тит, всем рыбам мать».

— Эля, может, тебе полезно будет, — загорается Илья Дмитриевич. — Как тебе мысль, что и дискредитация власти происходит через женскую символику — те же материнские символы. А? Демонстрация вторичных половых признаков в контексте имеет деструктивную установку. Символ Французской революции — женщина с оголенной грудью. — Он по-собачьи роет залежи своих бумаг. — У моей студентки реферат был, там тебе цитатка, как раз в тему будет. И опять-таки, из фольклора — песня о взятии Казани «Как государь-царь Казань город брал»: «Татарки, казанки, на стене оне стояли, на стене оне стояли, подолы задирали: „Вот те, государь-царь, Казань-город взять!“»

— Студентка? Половые признаки?! — у Эльзы Артуровны дрожат щеки.

— Эля! — стонет Илья Дмитриевич. — Ну что ты опять себе напридумывала!?

— Ебал?! — кричит она уже из другой комнаты. — Скотина! И ведь нашел же подходящий момент! Ты хоть понимаешь, что перебил хребет вдохновению? Я теперь не могу работать!

Илья Дмитриевич вяло божится, что студентку он не ебал. Эльза Артуровна не верит, но цитату про «город Казань» тем не менее принимает.

После делового примирения Эльза Артуровна уходит на кухню варить себе кофе.

Илья Дмитриевич, пользуясь затишьем, присаживается к телевизору и смотрит подвернувшийся фильм.

Как на беду, Эльза Артуровна заходит в комнату, когда героиню на экране угораздило обнажиться. Эльза Артуровна горько усмехается своему чутью и садится рядом.

Обманутый показным дружелюбием Илья Дмитриевич теряет бдительность и, как птичка, склоняет голову набок, вслед за падающими на кровать событиями фильма.

— Если у тебя хуй встал… — грозно подает голос Эльза Артуровна.

— Не встал, честное слово, — испуганно говорит Илья Дмитриевич и, как девочка, сжимает ноги.

— Покажи, — приказывает Эльза Артуровна.

Илья Дмитриевич покорно приспускает штаны и трусы.

— Встал, — с полувзгляда брезгливо констатирует Эльза Артуровна. — Скотина!

Илья Дмитриевич подтягивает штаны и, чуть потоптавшись перед телевизором, бежит за Эльзой Артуровной на кухню извиняться. Неизвестно за что.

Из года в год, в какой-нибудь особо погожий августовский день, Иван Максимович уезжал на свиданье с лесом. Повелось это с тех времен, когда к его имени только начинали прибавлять «Максимович», да и то в шутку, первые сослуживцы. Раньше он выезжал на природу с компанией, а потом внезапно обособился и навещал лес в одиночестве.

Иван Максимович вспоминал одну давнюю поездку, себя, слегка лысеющего молодого мужчину, жену, которой сбросить пару килограммов — и будет сносной, и весь свой отдел, радостно вырвавшийся на волю. Еще был жив старший счетовод Васильев. Коллега из дружественного планового отдела (фамилию Иван Максимович уже запамятовал) здорово пел под гитару, и все говорили, что ему надо в театре, а не на заводе работать. И было много других приятных людей и событий, и красное вино, и волейбол на солнечной полянке. Иван Максимович вспоминал все, что подготовило его первое лесное откровение.

Тогда он до неприличия объелся шашлычным мясом, добавил печеной картошки и понял, что его вот-вот разорвет, если он немедленно не уединится. Для конспирации Иван Максимович несколько минут мужественно обмахивался газетой, затем отгонял мух, вроде бы погрузился в статью, оторвался со словами: «Что за глупости!» — после чего излишне тщательно скомкал газету и, стыдливо оглядываясь по сторонам, скрылся за деревьями от посторонних глаз.

Будучи конфузливым человеком, Иван Максимович углублялся в лес все дальше и дальше. То ему казалось, что за соседним кустом раздаются поцелуи, то чья-то негромкая речь. Подступивший спазм заставил его было присесть под мшистым дубком, как совсем рядом прошли двое увлеченно беседующих мужчин.

Один говорил изнывающим от подступающего смеха голосом:

— И получается, что коммунизм Маркса не более чем иудейско-христианский образчик эсхатологии Среднего Востока, с той разницей, что роль Спасителя, то есть невинно умерщвленного праведника, играет сам пролетариат. — Тут он не выдержал и прыснул тонким смешком. — Вы представляете, Николай Андреевич?! Страдания пролетариата, по Марксу, изменят нравственный статус мира. Вот вам и традиционная христианская доктрина!

На этих словах второй тип тоже не выдержал и разразился оглушительным хохотом:

— Ну, Кирилл Аркадьевич, ну, скажешь!

Его остроумный собеседник стоял, согнувшись пополам, и только обессилено постанывал, утирая выступившие от смеха слезы. Вдруг они оба заметили обмершего Ивана Максимовича.

Тот, кого звали Николаем Андреевичем, еще задыхаясь, произнес:

— Вы уж извините, но просто нет никаких сил, — и снова загоготал.

Иван Максимович, словно в оправданье, показал им судорожно нашаренный гриб. Он держал его перед собой как распятье, и парочка, точно потеряв Ивана Максимовича из виду, зашагала дальше.

Какое-то время доносился пронзительный голос Кирилла Аркадьевича: «Чем для них пролетариат не Христос? Тут тебе и спасительная миссия, и апокалиптическая битва добра и зла, заканчивающаяся безоговорочной победой добра…»

«Уморил, уморил, шельма!» — надрывался от смеха Николай Андреевич.

Потом все стихло.

«Врешь!» — сказал тишине Иван Максимович. Поддерживая одной рукой штаны, а в другой сжимая гриб, он побежал дальше.

Мытарства не прекращались. Подгоняемый животом, он несся как раненый лось и через минуту с размаху налетел на грибников — старика с маленькой девочкой. Малышка вскрикнула и прижала ладошку к лицу. Иван Максимович оцарапал ей личико пряжкой своего расстегнутого ремня.