– Да ладно тебе, – я похлопал ее по плечу, – пожилые люди стоят и не жалуются, а ты молодая, полная сил и космических энергий!
– Может, хватит? – Алиса поморщилась. – Я уже не хожу к этим…
Мальчик-служка тем временем вынес обыкновенную эмалированную кастрюлю с торчащей из нее ложкой. Другой помощник взял свечу, на которой жег палец проповедник. На широком блюде ножом он крошил эту свечу на мелкие части. Проповедник вливал в рот каждому подошедшему порцию жидкости и давал кусочек свечи на закуску.
Я наблюдал эту жуткую пародию на церковное таинство – сгорбленная вереница обманутых людей, ждущих глотка вина и парафиновой крошки. Вот уже стоящий передо мной мужчина склонился, захватил ртом ложку, торопливо глотнул и перекрестился истово, будто заколотил в себя гвозди.
Разумеется, я уступил свою очередь напирающим сзади людям.
Проповедник неутомимо черпал из кастрюли, а я смотрел на его обезображенные руки. Почти все пальцы у проповедника обгорели. Я был уверен, что это грим и вся сцена со свечой – только дешевый балаган. Так или иначе, но вид у этих рук был жуткий – напоминающие сигарные окурки пальцы, с черными обуглившимися ногтями. И вот этими окурками он сжимал ложку, этими угольными пальцами он хватал с блюда свечные крошки и совал в раскрытые рты…
Я помню, какие были в тот вечер вымершие улицы. Фонари светили затонувшей глубинной зеленью, как битое стекло, мерцал снег, и от его толченого острого блеска мне делалось особенно тревожно. Я даже был рад, что не один.
– Когда на огне ноготь треснул, у двух теток эпилептический припадок случился – так на них подействовало. С настоящей пеной изо рта. Представляешь? – Алиса, явно шокированная увиденным, долго еще рассуждала. – Для меня христианство – своего рода психологический эксперимент с человечеством, попытка его сортировки. Представь, неким высшим разумом в общество заброшены неудобные законы – определенные психо-социальные установки, содержащие особый маркирующий фермент. Так опускают из пипетки красящую каплю в колбу с раствором. Послесмертное состояние делится на Рай и ад – два контейнера, куда души, носители информации, попадают. Послушное исполнение христианских законов специфически метит душу, после чего ее легко идентифицировать и занести в нужный контейнер. Только «Рай» и «ад» – это термины из христианской установки, в которой они обрели негативный или позитивный смысл. На самом деле это просто нейтральные коробки номер «один» и номер «два». А весь эксперимент был затеян, чтобы высчитать в человечестве процент управляемых и неуправляемых единиц…
Я на ходу сочинял, что собираюсь взяться за повесть по мотивам сказки «Двенадцать месяцев». Некий злой начальник отделения милиции посылает молодого лейтенанта за «подснежниками» – так поэтично называются трупы, найденные весной, когда сходит снег. Набери, говорит, полную машину «подснежников». Бедолага лейтенант идет в лес и там встречается с братьями-месяцами. Март – прапорщик, апрель – младший лейтенант, май – лейтенант, июнь – старлей, июль – капитан, август – майор, сентябрь – подполковник, октябрь – полковник, ноябрь – генерал-майор, декабрь – генерал-лейтенант, январь – генерал-полковник, февраль – маршал. Дальше почти все по сюжету. Братья проникаются к нашему герою сочувствием. Сходит снег, показываются еще не успевшие разложиться трупы… Добро торжествует. Начальник и его ближайшие подчиненные превращены в овчарок и охраняют теперь преступников на зоне, а лейтенант произведен в капитаны и назначен на должность своего начальника… Одна проблема – в милиции, кажется, нет маршалов.
Алиса тоже пыталась шутить:
– Мало того что два часа потратила, ужасов насмотрелась, так еще и причастия мне не досталось.
Я согласился, что эту «несправедливость» действительно нужно исправить, и купил в ларьке бутылку «кагора».
– Неосвященный. Стало быть, дар не божественный, а болгарский.
Несколько безуспешных минут я пытался надорвать пластиковую обертку, а Алиса все удивлялась, как можно так долго возиться с бутылкой, я говорил: «А ты сама попробуй», – а она отвечала, что у нее маникюр…
Потом я сказал:
– Молись, чтобы пробка пластмассовая была. Если корковая, я ни за что не ручаюсь…
Она поинтересовалась:
– А какая разница?
И я объяснил, что вино в бутылке с пластиковой пробкой, как правило, худшего качества, но такую пробку легко вытащить.
Пробка оказалась корковой. Я из прошлой встречи помнил, что у Алисы был подходящий ключ, длинный стержень, похожий на сверло, и сказал ей:
– Дай свои ключи и еще мелкую монету.
Я сидел на корточках, согнувшись над бутылкой, и думал, что иностранец явно решил бы, что монетка, которую кладут под ключ, – это варварский русский обычай…
Пробка неожиданно протолкнулась внутрь, выплескивая винный фонтанчик.
– Не испачкался? – спросила Алиса.
Я встал и увидел, что кагор брызнул точно под сердце, и досадливо показал Алисе мою «рану», а она хозяйственно стала затирать расплывшееся красное пятно снегом.
– Будто кровь, – шептала Алиса. – Такая жалость, что стаканов нет…
Опьянение навалилось какое-то ватное и быстрое. Я несколько раз поскальзывался, причем один раз упал совсем не удачно, так что правая нога по-фокстротному неестественно вывернулась в сторону, и остаток дороги я шел, пришлепывая ступней. Мы с Алисой очень смеялись над этим плюхающим звуком, который я назвал «по пизде галошей»…
Мы пришли ко мне домой. В коридоре я сразу присел на стул и закатал штанину. Под кожей образовался внушительный отек, впрочем, совершенно безболезненный. Алиса кружилась рядом, вздыхала и охала: «Ой, ты мой бедненький», – а я, повинуясь дурашливому мересьевскому стереотипу, вдруг начал доказывать неумелой «Калинкой» здоровье своих конечностей.
– Вот видишь, – говорил я. – Легкий ушиб…
Алиса долго не могла успокоиться.
– Если не больно, то почему ты хромаешь? – спрашивала она.
Что я мог сказать? Нога сама собой подламывалась.
Потом Алиса, бравируя чистоплотностью, пошла в ванную. Я услышал из комнаты, как она крикнула:
– Привет от жэка! Опять горячей воды нет!
Я ждал Алису на диване. Она появилась, замотанная полотенцем, с охапкой своей одежды в руках. От розового, будто освежеванного, тела валил пар. Только лицо ее с чуть подтекшей у глаз тушью избежало этой мясной румяности.
– Была-таки горячая вода? – спросил я.
– Нет, комнатной температуры, – сказала она.
– А дымишься почему? – спросил я.
– Не знаю, – она оглядела себя. – Наверное, в квартире холодно, вот и пар, а мы после алкоголя не чувст вуем.
Она потрогала рукой батарею:
– Не топят.
От этого объяснения мне стало легче, я даже поежился, будто от холода.