Цукаты намертво сковали зубы Марка Борисовича, он только счастливо мычит, юркие слезы катятся по морщинистым щекам.
«Я вернулся!» – дядя Адик берет слабую руку Марка Борисовича и проводит влажной губкой, стирая черно-фиолетовый номер.
Потайная дверь, похожая на оскаленный печной рот, жарко пылает золотым пламенем волшебного города.
Гумус
Из года в год, в какой-нибудь особо погожий августовский день, Иван Максимович уезжал на свиданье с лесом. Повелось это с тех времен, когда к его имени только начинали прибавлять «Максимович», да и то в шутку, первые сослуживцы. Раньше он выезжал на природу с компанией, а потом внезапно обособился и навещал лес в одиночестве.
Иван Максимович вспоминал одну давнюю поездку, себя, слегка лысеющего молодого мужчину, жену, которой сбросить пару килограммов – и будет сносной, и весь свой отдел, радостно вырвавшийся на волю. Еще был жив старший счетовод Васильев. Коллега из дружественного планового отдела (фамилию Иван Максимович уже запамятовал) здорово пел под гитару, и все говорили, что ему надо в театре, а не на заводе работать. И было много других приятных людей и событий, и красное вино, и волейбол на солнечной полянке. Иван Максимович вспоминал все, что подготовило его первое лесное откровение.
Тогда он до неприличия объелся шашлычным мясом, добавил печеной картошки и понял, что его вот-вот разорвет, если он немедленно не уединится. Для конспирации Иван Максимович несколько минут мужественно обмахивался газетой, затем отгонял мух, вроде бы погрузился в статью, оторвался со словами: «Что за глупости!» – после чего излишне тщательно скомкал газету и, стыдливо оглядываясь по сторонам, скрылся за деревьями от посторонних глаз.
Будучи конфузливым человеком, Иван Максимович углублялся в лес все дальше и дальше. То ему казалось, что за соседним кустом раздаются поцелуи, то чья-то негромкая речь. Подступивший спазм заставил его было присесть под мшистым дубком, как совсем рядом прошли двое увлеченно беседующих мужчин.
Один говорил изнывающим от подступающего смеха голосом:
– И получается, что коммунизм Маркса не более чем иудейско-христианский образчик эсхатологии Среднего Востока, с той разницей, что роль Спасителя, то есть невинно умерщвленного праведника, играет сам пролетариат. – Тут он не выдержал и прыснул тонким смешком. – Вы представляете, Николай Андреевич?! Страдания пролетариата, по Марксу, изменят нравственный статус мира. Вот вам и традиционная христианская доктрина!
На этих словах второй тип тоже не выдержал и разразился оглушительным хохотом:
– Ну, Кирилл Аркадьевич, ну, скажешь!
Его остроумный собеседник стоял, согнувшись пополам, и только обессилено постанывал, утирая выступившие от смеха слезы. Вдруг они оба заметили обмершего Ивана Максимовича.
Тот, кого звали Николаем Андреевичем, еще задыхаясь, произнес:
– Вы уж извините, но просто нет никаких сил, – и снова загоготал.
Иван Максимович, словно в оправданье, показал им судорожно нашаренный гриб. Он держал его перед собой как распятье, и парочка, точно потеряв Ивана Максимовича из виду, зашагала дальше.
Какое-то время доносился пронзительный голос Кирилла Аркадьевича: «Чем для них пролетариат не Христос? Тут тебе и спасительная миссия, и апокалиптическая битва добра и зла, заканчивающаяся безоговорочной победой добра…»
«Уморил, уморил, шельма!» – надрывался от смеха Николай Андреевич.
Потом все стихло.
«Врешь!» – сказал тишине Иван Максимович. Поддерживая одной рукой штаны, а в другой сжимая гриб, он побежал дальше.
Мытарства не прекращались. Подгоняемый животом, он несся как раненый лось и через минуту с размаху налетел на грибников – старика с маленькой девочкой. Малышка вскрикнула и прижала ладошку к лицу. Иван Максимович оцарапал ей личико пряжкой своего расстегнутого ремня.
– Ах, пардон, – виновато пробормотал, останавливаясь, Иван Максимович.
Старик поставил на землю корзинку с грибами и начал утешать разревевшегося ребенка.
– Не плачь, Машутка, – ласково сказал он. – Дай-ка глянуть, что у нас там…
Он осмотрел легкую царапинку:
– Это тебя Дедушка Лес наказал. Зачем мухомор на поляне растоптала?! – Он лукаво усмехнулся. – Вот тебя Лес и поучил уму-разуму: не пакостничай, мол, Машенька, раз в гости ко мне пришла.
– Так это же вредный гриб, ты сам говорил, – сквозь слезы ответила девочка.
– Для человека он вредный, а для лесных обитателей очень полезный. Вот подумай, а вдруг это был чей-то обед? Представь, приходит белочка, а вместо гриба одни крошки с землей – угощайся, сестричка! Хорошо ли?
– Нет, – улыбнулась девочка, растирая по щекам последние слезки.
– Ты пойми, Машенька, – вдохновенно продолжал старик, – как научимся мы относиться к природе, так и жить станем – либо в добром согласии и здоровье, либо в невзгодах черных. Вынослива природа, терпелива, да и у нее терпение кончается. Ведь каждый день губят ее, прародительницу нашу, и не безграмотные люди, а ученые с академиками. Воспитанность и культура начинается с малых поступков. Сегодня ты мухомор погубишь, а завтра в реку технические отходы спустишь, и потечет мертвая вода на долгие годы…
– Совершенно с вами согласен, – вмешался в разговор Иван Максимович, – что культура начинается не с таблицы умножения или там философии какой, а с осознания своего места в природе и умения жить в гармонии с ней. И прививать это нужно с малых лет. Поначалу в такой непринужденной, сказочной манере. А то ведь потом поздно будет, вырастут образованные циники…
– Вот, милая, – сказал старик, – слышишь? Лес шелестит, со мной соглашается. Поклонись ему и скажи: «Спасибо за науку, Дедушка Лес!»
Девочка засмеялась и, поклонившись в пояс Ивану Максимовичу, сказала: «Спасибо!» – а старик расплылся в счастливой улыбке.
– Пожалуйста, Машенька, – с поклоном отвечал, подыгрывая спектаклю, Иван Максимович. – А вы, кстати, – он обратился к старику, – по профессии не учитель, случайно?
– Ну, пойдем, Маша, – сказал тот, подхватывая с земли корзинку. – А к царапине твоей мы подорожник приложим…
– Погодите, только ответьте мне, – начал было Иван Максимович.
Но старик, взяв внучку за руку, зашагал прочь.
– Да что ж это такое! – в сердцах вскрикнул Иван Максимович и оглянулся, потому что за деревьями послышались новые голоса. Он хотел уже соскочить с тропинки и переждать компанию за деревом, но странное предчувствие заставило его остаться на месте.
– Хорошо у вас… Дремуче! – весело говорил вышагивающий впереди мужчина в брезентовом дождевике. – А у нас, на Полтавщине, одно редкое полесье, а больше степи. Хотя и не скажешь, что совсем голо. Нет-нет и попадется среди трав то березовый островок, то кленовый. Раздолье для непритязательных робинзонов. Но у вас, как в сказке, чудеса и леший бродит, – он засмеялся и посмотрел на свою миловидную, даже в грубом туристическом наряде, спутницу.