Приданое для Анжелики - читать онлайн книгу. Автор: Франсуа Деко cтр.№ 34

На следующий день, 31 декабря 1792 года, бывший министр финансов Клавьер заявил, что республике не хватает как минимум 300–400 миллионов ливров. Он выразил удивление, что ликвидационный комитет генерального откупа все еще не завершил работу. Это была ясно выраженная воля тех, кто стоял за Клавьером, фактически приказ об уничтожении.

Парни начали посматривать на Анжелику с самого первого дня ее появления на рынке, и это было совершенно новое ощущение. На Мартинике за ней всегда стояло состояние ее отца, довольно приличное по тамошним меркам, и это мешало.

Даже те мужчины, которым она определенно нравилась, не могли выкинуть из головы ясной перспективы войти в управление огромной плантацией. Они смотрели на нее, а думали о том, что старому больному Амбруазу Беро осталось совсем чуть-чуть.

Совсем иначе поглядывали на Анжелику солдаты на всем ее пути из Нижних Пиренеев до Парижа. Они видели красивую молодую послушницу, пусть и не давшую монашеского обета, но все-таки практически недоступную. В каждом солдатском взгляде ясно читалось: «Как жаль!»

Здесь было иначе. Да, в ней сразу чувствовали девушку иного круга, но Париж этим нельзя было удивить. Революция сбросила в самый низ многие сотни воспитанных, образованных девиц. Пожалуй, то, что она другая, лишь добавляло парням азарта. В какой-то момент Анжелика вдруг с ужасом осознала, что сколько веревочке ни виться, а когда-нибудь это произойдет. Но ей-то не нравился ни один.

Да, среди них были симпатичные, дерзкие и плечистые. Но стоило такому красавцу открыть рот и начать излагать свое видение мира!.. Нет, ни за что.

А круги все сужались, церемоний становилось все меньше. Даже соседки по рынку стали посматривать на нее с неодобрением. Мол, чего ей еще надо? Что она из себя строит? А она ничего не строила, ее так воспитали: слушать, а не смотреть.

Бастардов от белых отцов на Мартинике было много. Поэтому самый что ни на есть ангелочек мог оказаться не тем, чем казался. Снаружи белый, а откроет рот, и сразу видно, что вырос он в бараке для рабов, в лучшем случае на кухне.

Круги парней все сужались и сужались. Но в середине декабря случилось то, что изменило все.

Луиза как раз получила очередную партию трофеев. На правах старшей она сбросила Анжелике тряпки, которые не любила, а сама начала выкладывать посуду. Понятно, что Анжелика сразу увидела и оценила это фарфоровое блюдо из Мейсена. Почти такое же как-то привезли из Европы отцу. Заметили его и покупатели.

— Сколько? — наконец-то осмелился поинтересоваться один.

— Двести ливров, — машинально ответила Анжелика.

Отцу такое же блюдо привезли за триста, но Мартиника — дорогой остров.

Брови Луизы недоуменно полезли вверх. Но покупатель без возражений вытащил из кошеля двести ливров и ушел, чрезвычайно довольный такой покупкой.

— Ого! — только и смогла произнести Луиза, не в силах поверить, что заработала столько за какие-то мгновения. — А я хотела отдать за пять или шесть. Откуда ты это знаешь?

— Видела такое же. — Анжелика пожала плечами.

С этого дня все изменилось. Торговки прекрасно поняли, что произошло. Теперь они, получив свежую партию барахла из Пруссии или Савойи, немедленно приглашали ее. Анжелика всегда обнаруживала две или три вещи, истинной цены которых эти тетки не знали.

Девушка стала жить оценкой. В считаные дни она заработала около полутысячи ливров — в двадцать раз больше, чем за два месяца с Луизой. А еще через несколько дней торговки предложили ей стать перекупщицей. Эти обычные провинциальные женщины, часто из деревни, не имели на прилавках ничего, что стоило бы дороже десяти ливров. Они просто боялись называть покупателям такие цифры.

Анжелика согласилась. Ровно в тот день, когда она заплатила посыльному от гильдии воров и мсье жандарму и открыла свою собственную палатку, где не было ничего дешевле десяти ливров, местных парней как ветром сдуло. Такое неравенство они признавали.

Там, во внешнем мире, казнили короля, объявляли войны, ждали поступления новых трофеев. Анжелика с рассвета до темноты оценивала, перекупала, выкладывала и тут же продавала. Правильно поставленная цена решала все.

В начале января ей пришлось ходить в патриотическую кассу уже ежедневно. Хранить такую выручку в мансарде стало немыслимо. В середине месяца она, преодолев нешуточное сопротивление, поставила за свой прилавок Луизу. Потом повалили трофеи из Ниццы. Так много, что к февралю неглупая Луиза уже сама занималась оценкой, а за прилавок они поставили новенькую. Анжелика фактически работала только с деньгами.

Понятно, что в патриотической кассе стали ее узнавать, здороваться, улыбаться. Однажды она решилась. Открыла отцовскую книгу, вздохнула и аккуратно оторвала вексель с самым маленьким номиналом. Анжелика сложила его и спрятала за лиф корсета. Через час она уже показывала эту бумагу кассиру, улыбавшемуся ей искренней остальных.

— Бог мой! — только и произнес он. — Где вы это взяли?

— Я хочу снять все свои деньги, — вместо ответа заявила Анжелика и сунула вексель обратно в лиф.

Кассир трясущимися руками выдал ей все, что она скопила, и вдруг сказал:

— Будьте осторожней с этой бумагой, мадемуазель. Не все патриотические кассы хранят тайну клиента.

Анжелика кивнула и стремительно вышла. Реакция многоопытного кассира говорила яснее ясного: вексель подлинный, а значит, его оплатят. Девушка не собиралась задерживаться на рынке ни единого дня.

За полтора месяца ожидания Адриан извелся вконец. Впрочем, зерно, в которое он вложил все свои деньги, стремительно дорожало. Едва конвент объявил, что намерен набрать полумиллионную армию, цены буквально взбесились.

Но Адриан чувствовал, что сбывать зерно рано. Он предполагал, что произойдет вброс бумажных ассигнатов, неважно, под каким предлогом. 1 февраля Франция объявила войну Англии и Голландии. В это же день на рынке появились целых восемьсот миллионов ливров, и он сошел с ума.

Понятно, что провинции, видящие, что еще немного, и простолюдин не сумеет купить и буханки хлеба, забеспокоились. Ясно, что якобинцы немедленно включились в игру и начали массово выдвигать петиции об установлении твердых цен хотя бы на хлеб.

Но Адриан даже не беспокоился. Он давно понял, что эта игра командная. Якобинцы просто отпугивали конкурентов от зернового рынка игроков. Страх был на побегушках у прибыли. Адриан просто ждал наивысшего его уровня. Тогда-то он и получил бы максимальную выгоду.

Когда требование о принудительном ограничении хлебных цен поддержали тридцать из сорока восьми парижских секций всесильной коммуны, с рынка начали уходить самые отчаянные игроки, но Адриан ждал. Пришел день, когда армейские склады наполнились. После этого друг народа Марат резко сменил курс и сказал ровно противоположное тому, что от него ждали: никаких твердых цен!

Когда Адриан вычитал об этом в газете, его разобрал истерический смех. Он знал, что имеет дело с аферистами, но такого бесстыдства не предполагал. Ясно, что едва сам друг народа гарантировал свободу хлебной спекуляции, масса простофиль кинулась брать кредиты и скупать зерно. Вот только его на рынке уже почти не было. Поэтому цены еще раз взлетели на абсолютно безумную высоту. Тогда Адриан продал скупщикам все и сразу, буквально за пару часов.