Мы вышли покурить на 17 лет... - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Елизаров cтр.№ 39

Жадин и ябед лупят. Поймали Федьку и отлупили. Что еще происходило в книжках издательства «Детская литература»? Задавали трепку, отвешивали тумаков. Не вспомню, в какой повести отважный мальчик выговаривал уличной шпане: — Вы можете меня избить, но!..

Избить… Меня отпиздили. И прежний мир лопнул, как хрупкий елочный пузырь, — телевизионный ирий Петровых и Васечкиных, эдем кудрявых Электрониников и глазастых Алис — все вымышленное советское детство разлетелось на брызги и осколки. До шестого класса я сберегал весь этот художественный пшик, словно праздничный шар в коробке с ватой. И вдруг — хруст стеклянной скорлупы… Отпиздили.

Я не был трусом, не боялся драки как таковой, меня не пугала перспектива подбитого глаза, опухшей кровоточащей губы. Обо всем этом я читал или видел на экране — легитимный бойцовский грим из мальчишечьих историй. Я бы вытерпел боль лицевого ушиба. Были же в моем опыте разбитые колени, сломанное предплечье. Произошло другое — отпиздили…

Точнее — отпиздил. Он. По имени Витя — так мне представился. Позже сообщил, что ему пятнадцать лет, хотя Витя не походил на подростка, скорее, на крепенького юного мужичка — плечи, грудная клетка, на губе шерстились редкие усики. Туловище у него было приземистое, татарское, голова круглая, как у якута, — с темными, гладкими волосами. А лицо привычное, украинское — таких много.

В тот год я поменял школу, мы переехали из городской окраины в центр.

На новом месте все пошло наперекосяк. В этой школе будто собрали ребят иной человеческой породы. Они совсем не походили на моих прежних товарищей. Ни обликом, ни повадками. Одноклассники выглядели взрослее меня, долговязые, пошлые и плотские. Давно уже не дети — точно я на два года ошибся классом. Они прекрасно знали, что такое выгода и благо, — будущие солдатики капитализма. Я был для них пионерским рудиментом из архаичного советского балаганчика.

На уроке мира классная руководительница поинтересовалась национальностью моих родителей — формальная отчетность для журнала.

Я беспечно ответил: — Папа — русский, мама — чувашка…

Какой-то весельчак переспросил: — Чебурашка? Чушка?

Захохотали. Один начал, и остальные подхватили смех, как заразу. Учительница улыбалась.

Я получил записку: «Чушка».

Помню урок пения. Я поднял руку, вызвался. У меня был хороший голос. Может, и не такой звонкий, как у всесоюзного Сережи Парамонова, но чистый.

Я стоял перед хихикающим коллективом и верил, что после песни они меня полюбят. Мне виделась знаменитая сцена из «Электроника» — исполнение «Крылатых качелей». Я запою, и все сбегутся, заслушаются.

Спел. И не мог поверить — они смеялись так, будто с меня упали штаны. Обескураженный, я сел и получил записку с мерзким словом.

Подумать только, я был таким любимым в прежней школе. Заводила, запевала. А тут на тебе — «Чушка — задрот».

Сосед по парте, с которым я пытался подружиться — поразительно, я интуитивно выбрал для общения неуважаемую особь, — отодвинулся от меня! Бедняга испугался, что травля коснется и его. В тот день я принес домой в портфеле дохлую синичку — подсунули, а я и не заметил.

Пятый класс я окончил крепким хорошистом, а в этой школе сразу нахватал троек. Не потому, что не тянул программу, — я был контужен враждебным приемом. Не понимал, чем провинился, как мне себя вести? Я не понравился ни учителям, ни школьникам…

Тяжелый, одинокий был сентябрь. В новой квартире не было телефона, я выбегал звонить прежним друзьям из автомата, пару раз съездил в покинуто школу. Но детская память коротка, меня позабыли за лето, за сентябрь Я был для них эмигрантом, призраком на спиритическом сеансе.

Витю я повстречал в зоопарке, возле клетки с тянь-шаньским медвежонком. В теплое воскресенье бабьего лета. Таким я был — выписывал «Юного натуралиста» и по какому-то редакторскому велению отправился наблюдать звериные повадки. Я мог еще при этом напевать: «Может, у оранжевой речки, все еще грустят человечки, потому что слишком долго нету нас…» — с меня бы сталось, с комнатного…

И вдруг услышал за спиной: — А ведь жаль его, лохматого… Нехорошо животных за решеткой держать. Им бы на природе жить.

Я оглянулся: — Да, жалко…

Я был в школьной форме. Пиджак с алюминиевыми пуговицами — темно-синий, как обложка ленинского сочинения. На рукаве шеврон с солнцем и книжкой. Рубашка, красный галстук.

Витя — в обычной одежде. Штаны, футболка, кроссовки.

Он вытащил пачку сигарет: — Курить будешь?

— Нет, — я смутился. Вопрос был не пионерским. Дворовым.

— И не надо, — он улыбнулся. — Вредно. Я вот тоже скоро брошу'. Надо только волю в кулак собрать… Ничего, соберу! — Он закурил. — Как тебя зовут? А меня Витя! Ну, что — по мороженому за знакомство?

Таких, как я, в СССР водилось много. Кто мы были: обычные Пионеры-Элои. Беспечные существа. Моя катастрофа заключалась лишь в том, что я до последнего свято верил, что из советского детства навсегда изгнана угроза и опасность…

На беду хищный Витя укладывался в кинотипаж хулиганистого, но славного парня. Того самого, который «дает по шеям», неважно учится. Его отчитывают на комсомольском собрании, и он стыдится. А потом совершает бытовой подвиг. Или поступает в летное училище.

Мы болтались с Витей по городу несколько часов. Я доверился и выложил все мои школьные горести — про чушку и задрота, поведал про домашние сокровища. Что у меня лежит прадедовский георгиевский крест, немецкая фляга и обломок шашки, переделанной в нож. Я звал Витю в гости — посмотреть на все это добро, он клал мне руку на плечо. Рассказал, что год проучился в одесской мореходке, но пришлось уйти.

Я огорчился за него: — А почему?

Он погрустнел: — Мать заболела… Но я обязательно вернусь на море! Мне без него никак!

Потом вздохнул: — Я со своим лучшим другом в ссоре. Подрались из-за девчонки. Выручи! Он со мной даже говорить не желает. Пойдем, ты передашь ему, что я хочу с ним встретиться. Я подожду внизу…

Для меня было счастьем услужить новому товарищу. Витя вел через проходной подъезд дореволюционного дома. Мы оказались во внутреннем дворике со слепыми узкими окнами. Две высокие стены и кирпичная перепонка межу ними. В ней проломленная дыра. Куда — неизвестно.

Огороженный мусорный пустырек порос городской бледной травой.

Среди полной тишины я спросил: — В какой квартире живет твой друг? — Двинулся к подъезду.

Витя развернул меня и сказал: — Деньги сюда давай… — Протянул коричневую ладонь.

— Что за деньги? — Я не понял.

— Твои. Которые в карманах лежат. Ну?! — Жадная ладонь превратилась в шлепок по щеке — злой, обидный.

Не передать словами! Ведь не бывает же такого, чтобы бродить в обнимку, кормить мороженым, рассказывать про мореходку, а потом: — Ты, блядь, не понял, Чушка?