Плач по красной суке - читать онлайн книгу. Автор: Инга Петкевич cтр.№ 39

— Но самое страшное не то, что один подонок попал в грязную историю, — сказала я. — Страшно то, что у нас нет и никогда не было знакомых, которые при случае не могли бы попасть в подобную историю. Но ты еще долго будешь влюбляться в подонков.

Она обиженно насторожилась:

— А ты? У тебя что, лучше?

— Нет, — призналась я. — У всех одинаково, только я уже влюбиться не могу, — наверное, скоро помру.

— Все мы умираем по сто раз на дню, — огрызнулась она.

Вопрос был исчерпан, и мы расстались довольно прохладно — она в досаде из-за своей излишней откровенности, я же чего-то тут все-таки не понимала, отказывалась понимать. Вот наша писательница — человек, безусловно, неглупый, горячий, отзывчивый и, главное, честный. Почему же она каждое явление видит только через себя, да и то когда ее ткнешь носом? Неужели это уже в крови — видеть все по подсказке, как прикажут или как выгодно? Вот голову даю на отсечение, что про своего летчика она напишет только первую половину романа: костерок, уха, грибки, поцелуи, нюансы — словом, лирику. Напишет свежо, искренне, красиво, и никто в мире никогда не догадается, чем кончилась эта лирика. Конец не напечатают, я понимаю. Так ты хотя бы для себя запиши, на память. Запиши и сделай выводы. Нет, для себя конец выгоднее забыть, напрочь вычеркнуть из памяти, будто ничего не было.

«Все щурятся и как будто не продаются», — сказал один мой знакомый.

В ту же ночь мне приснился страшный сон. В квартиру проникли бандиты. В квартире кроме меня находились моя мать, сын, тетка и ее восьмилетняя дочь.

Я первой обнаружила гадов, очень испугалась за своих родных и близких и тут же решила принять главный удар на себя, чтобы во что бы то ни стало прикрыть и защитить родню.

Бандиты проникли в квартиру под видом водопроводчиков, и я тут же подхватила эту игру, включилась в нее с такой дикой страстью, что подонки на мгновение даже опешили. Но тут же дали мне понять свои намерения весьма недвусмысленно.

Их трое, обыкновенные парнишки, видимо не очень опытные в своем ремесле. Они даже несколько стесняются, вид у них такой, будто это я хочу их надуть и провести, а не наоборот. Я же, думая о близких, с лихой непринужденностью оттираю бандитов в кухню. При этом я без умолку треплюсь, изображая из себя этакую свойскую бабенку, с которой всегда можно договориться.

Встревоженные было домашние, слыша мою непринужденную трепотню, успокаиваются и занимаются в глубине квартиры своими делами. Я же, наедине с бандитами, все верещу что-то про водогрей, унитаз и прочие неполадки, попутно рассказываю анекдоты и даже завариваю на кухне чай.

Откуда ни возьмись на столе появляется бутылка водки, атмосфера заметно разряжается. Застенчивые негодяи малость пообтаивают, и главный уже поглядывает на меня с интересом. Пока мы распиваем на кухне водку, я популярно объясняю бандитам, что они ошиблись адресом, что грабить у нас совершенно нечего, но если они так уж настаивают, то мы можем договориться полюбовно, без скандала, и я одна удовлетворю все их потребности. Попутно я изо всех сил охмуряю заинтересовавшегося мною ублюдка, развязно подмигиваю ему, хвалю его внешность и прочее…

Совершенно сбитые с толку, бандиты принимают мои условия игры, и мы почти дружески и панибратски обнимаемся, целуемся и смеемся.

Как я и ожидала, главный перехватывает инициативу в свои руки и оттирает остальных, и мы с ним удаляемся в отдельную комнатку. При этом я прекрасно знаю, что двое других подглядывают за нами, но меня это даже устраивает, так как я боюсь, чтобы их внимание вдруг не перекинулось на остальных обитателей квартиры. Мне удается угодить моему избраннику, и он не прочь встретиться со мной еще раз в мирной обстановке и даже соглашается удалить из квартиры своих негодяев. Остальные двое недовольны нашим заговором, однако нехотя подчиняются главному…

И вот я довела их уже до прихожей, и мы весело прощаемся… Еще мгновение — и все будет кончено, дверь захлопнется за ними, и мы спасены… Но тут в прихожую вываливается вся моя семья — они тоже хотят проститься с гостями, поглазеть на моих новых друзей. Я вижу, как мои подонки плотоядно переглядываются, леденею от ужаса, но продолжаю трещать и хохотать без умолку. Последним усилием воли мне удается оттеснить гадов на лестницу. Они хмуро переглядываются, чувствуя себя обманутыми, и почти выходят из-под моего контроля… И тут вдруг маленькая девчонка с криками, что они украли мои драгоценности — она сама видела, — намертво вцепляется и повисает на одном из бандитов… Еще мгновение — и рухнет моя позорная конструкция, и мой ужас перекинется на близких, и мы погибли, все мы погибли… Безумный, смертельный крик душит меня… Я хватаю девчонку, отрываю ее от бандита, с отчаянной силой забрасываю в прихожую и захлопываю дверь. Мы спасены…

Я долго сижу в прихожей на сундуке в полном оцепенении. Я знаю, что надо вычеркнуть из памяти мой позор: лишь бы родные ничего не заметили, лишь бы все оставалось по-прежнему хотя бы для них…

Я тащусь на кухню, ставлю чайник машинально глотаю три таблетки седуксена и в ожидании, пока они подействуют, то есть вытравят из моего сознания ужас и отчаяние, мою под краном посуду. Я мою посуду, а отчаяние клокочет во мне, как кипяток в чайнике. Я молча борюсь с ним, потому что даже сотую долю правды я не могу стряхнуть на плечи близких, потому что сотая доля моего ужаса убьет их, сведет с ума мать и навсегда травмирует ребенка. Я в одиночестве борюсь с моим кошмарным позором, изнасилованная, обворованная, оплеванная, как всегда одна. Я ожидаю действия седуксена и мою посуду… Потом мы пьем чай в кругу семьи и каким-то чудом я убеждаю домашних, что драгоценности к нам вернутся: просто мои беспутные друзья хватили лишнего, но потом они, конечно же, одумаются и раскаются. И домашние, как ни странно, верят моей брехне. Только тетка поглядывает пытливо и настороженно, — кажется, она заметила неладное, ну да ладно, бог с ней, ей уже многого не надо объяснять.

Седуксен начинает действовать, и я постепенно засыпаю, чтобы увидеть во сне все то же изнасилование.

Сон был выдержан в тусклых, бытовых тонах и страшен своей безнадегой. Но, господи, до чего же он был типичен! Сколько раз в своей жизни я вела светские беседы с негодяями, насильниками и ворюгами, непринужденно улыбалась любовницам и собутыльникам мужа, кокетничала с откровенными стукачами, уступала сволочам только потому, что не было сил к сопротивлению, — и все это с легким, непринужденно-светским видом, от которого не только самой, даже этим гадам делалось не по себе. Они угрюмо и подозрительно поеживались.

«Во дает, стерва!» — ворчали они про себя и в дальнейшем делали мне гадости с чистой совестью. И я в очередной раз, давясь этими гадостями, опять делала вид, будто ничего не случилось, будто меня только что не оболгали, не изнасиловали, не обокрали, не обесчестили.

Не так ли жмется и заигрывает с подонками вся наша интеллигенция? И происходит это не только от врожденного безволия. Происходит это от великого ужаса перед бесправием и произволом сильных мира сего. Мой личный ужас перед ними всегда был велик, но я его скрывала и подавляла. Мне казалось, что стоит его выпустить, и он вылетит, как джинн из бутылки, и заморозит, парализует все вокруг. Я сама редко заглядывала в лицо собственного ужаса… А теперь думаю: пусть вылетает, пусть морозит.