Плач по красной суке - читать онлайн книгу. Автор: Инга Петкевич cтр.№ 35

Ну так вот, почерк работы Тристана напоминал сразу оба этих типа. Иной раз он работал заторможенно и медлительно, другой раз, наоборот, лихорадочно и поспешно, но в обоих случаях одинаково халтурно.

И все же была в моих рассуждениях какая-то натяжка, которая мешала мне утвердиться в своих выводах. Подумав, я поняла, что это была красота Тристана. Создав прекрасную оболочку, Господь не может вдруг схалтурить и набить ее всякой трухой и дрянью, как не может по рассеянности ничем ее не набить. Нет, мне кажется, что, создавая прекрасное творение, Всевышний наверняка не забывает вдохнуть в него нормальную душу и разум. А уже сам человек волен транжирить и калечить этот бесценный дар по своему усмотрению и употреблять его для своих низких нужд.

Школа-интернат, где мальчик рос и воспитывался, если и не была заведением для дефективных детей, то, надо думать, мало чем от него отличалась. Те же нищета и убожество, грязь, унижение и произвол казармы — эпидемический центр гнусных пороков, хамски разукрашенный кумачовыми лозунгами и транспарантами: «Человек — это звучит гордо!» или «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача!».

После такого «счастливого» детства была армия — все та же казарма, унижение и бесправие. Вся жизнь под режимом, на нарах, под злобные окрики начальства.

А потом вдруг огромный, многолюдный город, ошеломляющий призрак свободы, с которым неизвестно что делать и как его использовать. Было от чего потерять голову, более крепкую, чем у затюканного Тристана. Можно себе представить оторопь бедного идиота перед новыми возможностями и соблазнами.

Он бродил между людей очумелый, как в дремучем лесу. Сознание его буксовало, не в силах переварить новые впечатления. Он произвольно тыкался в чужие двери, спотыкался, падал, брел ощупью, в потемках, наугад, куда несли его молодые послушные ноги. И только когда завод кончался и ноги уже отказывались нести, он прятался от всех в ванной, слушал журчание воды и забывался под ее мерный рокот.

«Блаженны нищие духом». Кем мог стать этот блаженный в царстве лжи? Только преступником. Да и что еще можно ждать от заблудшего существа без роду и племени, которое и слова-то человеческого ни разу в жизни не слышало.

Вы скажете, что дурному его не учили. Да, его не учили профессионально красть, убивать, насиловать. Наоборот, он всегда знал, что за это положены наказание и тюрьма. Только вот наказания ему были уже не страшны — он вырос в обстановке, которая мало чем отличается от тюремной. Его унижали, обворовывали, мордовали, да еще зачем-то все время внушали, что он свободен, что он венец творения и ему открыты все пути. Никто никогда не указал ему места в жизни, не научил смирению, умению управлять своими животными инстинктами, никто его даже не пожалел.

Наоборот, ему прожжужали уши о равенстве со всеми, о героизме, подвиге, славе, гордости, непримиримости. Эти якобы высокие принципы застряли в его башке, и он поверил в свои неограниченные права и возможности. Поверил и терпеливо ждал своего часа, чтобы получить все, что ему в жизни недодали и что ему положено по праву.

Он и в город-то приехал, чтобы урвать от жизни обещанное ему счастье, которое по какой-то роковой случайности обходило его стороной там, в провинции. Но здесь, в большом городе, до него никому не было дела, только он не понял этого. Ему казалось, что он поначалу малость растерялся, но со временем обязательно возьмет свое и наверстает упущенное.

Я жалела Тристана и терпеливо сносила все его дикие выходки. Он казался мне чем-то вроде городского тихого сумасшедшего, которому в русском народе всегда было принято помогать и покровительствовать. Но однажды он вдруг заговорил, и у меня на многое открылись глаза. Оказывается, сам Тристан не только не подозревал о своей неполноценности, но, наоборот, был о себе крайне высокого мнения и свято верил в свое высокое предназначение и светлое будущее.

Дело было в воскресенье. Муж с приятелем-художником пил на кухне водку, и тут пришел Тристан. Он часто заходил к нам именно по воскресеньям и что-нибудь делал по хозяйству. На этот раз он принес хорошенькую табуреточку, которая одновременно могла служить ящиком для лука или картошки. Тристана пригласили к столу, но он, по своему обыкновению, надолго скрылся в ванной, а когда вылез оттуда, вся водка уже кончилась. Я наотрез отказалась дать деньги на продолжение пьянки, и тогда Тристан предложил свои услуги. За табуретку с меня причиталось, и Тристан побежал в магазин. Водка по воскресеньям не продавалась, поэтому он принес два громадных «фауста» бормотухи, от которых все они разом одурели и стали нести всякие непотребства. Разговор, кажется, перекинулся на женщин.

И тут Тристан неожиданно взял слово и разом высказал свое жизненное кредо и претензии к миру.

Назвать это словоизвержение человеческой речью было бы большой натяжкой, потому что основное содержание излагалось не словами, а мимикой, прыжками и гримасами, плевками, мычанием, лаем, блеяньем, хрюканьем, матом, проклятиями и угрозами.

Пантомима длилась, наверное, целый час и явственно разделялась на две части, два отделения, антракт между которыми исполнитель провел в уборной. Первую часть можно было бы обозначить как обличительную, потому что вся она состояла из угроз, проклятий, почему-то в основном в адрес баб.

— Ну-блин! У-блин! Нет-блин! — гневно рассуждал Тристан. — Мне таких блин… Я их в гробу… В белых тапочках! Вешать надо! Вешать и топить…

Вторая часть пантомимы была посвящена бахвальству и самоупоению своими исключительными добродетелями, красотой, талантами, умом, а главное — своей исключительной мужской неотразимостью и многочисленными победами над слабым полом. Этот идиот ни капли не сомневался, что стоит поманить пальцем — любая, самая прекрасная женщина побежит за ним, как собачка.

Эта буря страстей и гордыни в столь убогом организме не на шутку встревожила меня. Что он о себе воображает? На что надеется? Что задумал? В каком мире он живет? Если идиот становится агрессивным, от него лучше держаться подальше.

Для меня не было новостью подобное мужское самомнение. Все наши мужики, самые отпетые ублюдки и ханурики, всегда твердо убеждены в своей исключительной мужской неотразимости, и, самое смешное, все они имеют к тому определенные основания.

Но Тристан, этот убогий ребенок… Почему-то от него я такого не ожидала. Конечно, ему было где наслушаться и насмотреться всякой похабени — интернат, армия, общежитие ПТУ. Не приходилось особо полагаться на его чистоту и невинность (откуда бы им взяться?). И все-таки сама его ангельская красота порождала иллюзии, а скудоумие у нас почему-то принято наделять добротой. Не верилось, почему-то не верилось, что Тристан способен на преступление.

Все мы невольно романтизируем красоту, но, помню, я тоже какое-то время разделяла убеждение наших баб, что жизнь Тристана порушена какой-то трагедией. По совести говоря, в прошлом Тристана еще не было особых драм и трагедий. Они назревали у нас на глазах и разыгрались в нашем коллективе. В какой-то мере мы сами организовали и спровоцировали эту драму, да еще развлекались потихоньку, исподтишка наблюдая за ее развитием вплоть до трагической развязки…