Взрослому человеку очень трудно воспринять мудрость, высказанную ребенком. Он перестал ориентироваться.
Она взяла его за руку.
— Это правда? — спросила она. — Что ты возьмешь меня с собой туда, где сто человек поют?
Мудрость исчезла. Остался только ребенок. Он кивнул.
— На все, кроме увертюры, — сказал он. — Пока ее играют, я закрою тебе уши. Она слишком сексуальна, ее следовало бы запретить детям до шестнадцати лет.
На него снизошло нечто близкое к состоянию покоя. Любовь каким-то образом связана с состоянием покоя. Он чувствовал себя дома. Здесь, в пустом цирковом шатре, в одной из самых недолговечных построек, которые только можно себе представить. Он чувствовал общность с сидящим рядом ребенком. Чувство, которое, наверное, есть квинтэссенция дома и семьи.
Она посмотрела на него снизу вверх, сбоку.
— Если со мной когда-нибудь что-нибудь случится, — спросила она, — если будет плохо, ты придешь, чтобы мне помочь?
Она проговорила это быстро, на одном дыхании. Но он уловил интонацию, с которой это было сказано. Это было самое серьезное, что ему когда-либо доводилось слышать от ребенка.
Когда люди дают друг другу обещания, то всегда лишь какой-то частью самих себя. Ему не раз приходилось быть свидетелем таких обещаний: свадьбы, конфирмации, клятвы в вечной дружбе, — и всегда в самых горячих заверениях участвует самое большее десять процентов всего человека, потому что только такой долей самих себя мы можем распоряжаться, — это, разумеется, относилось и к нему самому.
Но только не в это мгновение. В это мгновение все вдруг изменилось. Он слышал, как дрожит его тело — словно духовой инструмент, когда вдруг удается амбушюр и очень большая часть энергии превращается в звук.
— Обязательно приду, — ответил он.
Дверь над ним открылась, перед ним стояли мальчик и девочка, должно быть, лет шести. Они прошли через чердак, на котором сушилось белье, это их голоса он только что слышал, но не заметил, как они подошли. Теперь они стояли как вкопанные.
— Ты кто? — спросила девочка.
— Я скажу вам шепотом, — ответил Каспер, — но только если вы обещаете никому об этом не говорить. Я — Санта-Клаус.
Дети затрясли головами:
— Ты не похож на Санта-Клауса.
— Когда наступает весна, — объяснил Каспер, — Санта-Клаус стрижется и бреется, красит волосы, худеет на сорок килограммов, ставит в стойло оленей и поселяется на чердаках для сушки белья.
— А подарки?
Он сунул руки в карманы. Там лежали только деньги, и не меньше тысячекроновой купюры. Ее-то он и протянул им.
— Я не могу это взять, — сказал мальчик. — Мама не разрешает.
Каспер встал.
— От Санта-Клауса, — произнес он, — ты можешь брать что угодно. Так маме и скажи. Скажи, что Санта-Клаус придет и укусит ее за мочку уха.
— А как насчет папы?
Каспер начал спуск к поверхности земли.
— Его Санта-Клаус тоже укусит.
— А у меня еще есть собака, — с надеждой сказала девочка.
— Сожалею, — сказал Каспер. — Даже Санта-Клаусу приходится в чем-то себя ограничивать.
— Ты как-то не очень вежливо разговариваешь, — заметила девочка.
Каспер обернулся к ней.
— Чтобы дети знали, на что похожа бездна, и были осторожны, — сказал он, — необходимо подводить их к ней и показывать, где она начинается.
Он пошел вниз по лестнице. Дети пошли за ним, неуверенно.
— Санта-Клаус?
— Да.
— Спасибо за деньги. И счастливого Рождества.
Регистры голосов надломились. И испарились к небесам. В каскадах смеха. Каспер открыл дверь на улицу. И вышел.
У Киркегора где-то написано, что если ты сам идешь, то и все как-нибудь будет идти. Был бы он тут этим вечером. За каждой парой встречных фар Касперу мерещился полицейский «форд мондео». В каждом проходящем мимо подвыпившем прохожем ему чудился полицейский в штатском. Он огляделся в поисках такси.
3
В темноте поплыл зеленый огонек, зеленый цвет — это цвет сердца и надежды, это было такси. Машина остановилась и оказалась «ягуаром». Задняя дверь открылась, Каспер не спешил садиться в машину. Движение транспорта было плотным, быстрым и равномерным. Трудно было представить, что какая-нибудь машина могла бы следовать за пешеходом.
— Ты объявлен в розыск, — сообщил Франц Фибер. — На сайте полиции. А твои приметы разосланы таксистам и водителям копенгагенских автобусов по радио. Если ты и дальше собираешься передвигаться пешком, тебя через десять минут схватят. Предлагаю тебе сесть в машину. У одного из моих водителей есть моторный катер. Его можно подогнать к пристани через час. Десять тысяч — включая плату за то, что ему придется забирать катер в Мальме. Самое позднее завтра вечером ты будешь в Умео — и тебя никто не найдет.
Безысходность окрашена ре-минором. Это — открытие Моцарта. Он же подробно об этом рассказал. В «Дон Жуане». В связи с Каменным гостем. До Моцарта всегда был какой-нибудь выход. Всегда можно было попросить Бога о помощи. С Моцарта начинается сомнение в Божественном.
Каспер сел в машину.
— Поехали на Типпен, — сказал он. — Через центр. Сменим там машину.
Фибер покачал головой:
— Меня просили увезти тебя.
Каспер сложил руки. Он молился. О прощении за то, что он вынужден будет сделать. Если машина через десять секунд не заведется.
Киркегор как-то заметил, что есть что-то сомнительное в мольбе о прощении. Как будто ты на самом деле не веришь, что Бог уже и так простил. Но что поделаешь?
Мотор заработал, и «ягуар» тронулся с места.
— Я чувствую своих пассажиров, — сказал Франц Фибер. — Сквозь сиденья. Ты хотел дать мне по башке. Если бы я не согласился.
«Ягуар» ехал по Студиестрэде. В боковых улицах, которые примыкали к блокированному району, стояли автобусы отрядов гражданской обороны, с темными окнами и выключенными фарами.
— Их двое, — сказал Франц Фибер.
— Кого?
— Двое детей. Пропавших.
Если прислушаться к действительно большим потрясениям в жизни людей, можно услышать, какие колоссальные усилия требуется прикладывать, чтобы сохранять целостность мира. Стоит только потерять над собой контроль, дав волю внезапной несказанной радости или внезапному горю, как действительность начинает распадаться на части.
— Когда они пропали?
— Одновременно, они пропали одновременно.
— Почему об этом ничего не было в новостях?
— Это решение полиции. Наверное, в интересах следствия.