Условно пригодные - читать онлайн книгу. Автор: Питер Хег cтр.№ 53

* * *

Если все дни были похожи друг на друга, если они все повторялись и повторялись и были распланированы на десять лет вперед, то почему же казалось, что время идет, что оно линейно, что время, проводимое в школе,- это своего рода отсчет времени в обратном порядке, что время – это поезд, на котором тебе надо было во что бы то ни стало удержаться?

Мне кажется, что причиной этого была постоянная необходимость достижения успехов. Иначе это объяснить невозможно.

Ведь только внешне один день был похож на другой. По сути своей они должны были быть разными. Это лишь казалось, что все время повторялись одни и те же предметы, одни и те же классы, одни и те же учителя, одни и те же ученики. На самом деле требовалось, чтобы ты каждый день менялся. Каждый день надо было становиться лучше, надо было развиваться; множество повторений в жизни школы существовало только для того, чтобы на одном и том же фоне можно было показать, что ты стал лучше.

Наверное, именно поэтому так важны были цифры. Наверное, именно поэтому Биль так скрупулезно перечислял достижения в своих воспоминаниях, и поэтому существовали оценки, и расписания, и вечные личные дела, и описание прошлого учеников и уровня их знаний, и того, как много раз они опоздали. Школа, по их представлениям, была божественным облагораживающим механизмом. Цифры были свидетельством и подтверждением того, что все получается и что этот механизм работает.

Я знаю, что мне никого не заставить понять это. Объяснить, как наша жизнь тогда была полностью пронизана временем. Даже те, кто в этом участвовал, даже Биль и Карин Эре и все вы, о ком я думаю, даже вы будете это отрицать.

Мне кажется, что мы были у последней черты. Мне кажется, что мы в отношении времени зашли так далеко, насколько это возможно. Нас так крепко держали, как только можно держать посредством часов. На самом деле – так крепко, что если ты не был достаточно толстокожим, то мог совсем или частично разрушиться.

Я чувствовал, что время текло в наших жилах, как кровь.

А если ты заболевал, то ты ломался под гнетом времени, и тогда начиналась болезнь крови.

Порой, когда я не сплю по ночам, когда просто прислушиваюсь к дыханию женщины и ребенка, меня охватывает страх. Я боюсь, что в мире все могло остаться неизменным, что хватка времени не ослабевает.

Надеюсь, что я ошибаюсь. Это мое самое большое желание. Быть в этом полностью неправым.

Я знаю, что были также и другие школы. Но, по-видимому, нигде не было школ с таким представлением о мире, как в школе Биля.

В других местах, в других странах детей держали хваткой времени, какое-то время удерживая их. Но тех детей, которые не смогли это выдержать, или тех, чьи родители не имели средств,- от таких со временем отказывались и детей отпускали.

Но Биль ни от кого не хотел отказываться, в этом была особенность, может быть свойственная только Дании. Они даже думать не хотели о том, что некоторые ученики пребывали в темноте. Они вообще не хотели знать о темноте, все во вселенной должно было быть светом. Ножом света они хотели отчистить темноту добела.

Кажется, что эта мысль почти безумна.

Мне постепенно в течение недели снижали дозу лекарства. Гораздо труднее выходить из лекарства, чем входить в него, в общей сложности я не спал и восьми часов за эти семь дней.

Приехавший за мной представитель управления взял с собой полицейского и наблюдателя из Совета по делам детей и молодежи. В этом не было необходимости, но они не знали, в каком я был состоянии, они чувствовали себя неуверенно, поэтому на меня надели наручники.

Все происходило в самой школе: управление всегда проводило очную ставку таким образом – как можно ближе к месту совершения преступления.

Им пришлось занять один из классов, чтобы все могли поместиться. Кроме Биля, Карин Эре и Фредхоя и представителей Министерства образования присутствовал Стуус, в качестве председателя учительского совета, а также два представителя родительского комитета, выпускник теологического факультета Оге Хордруп, Хессен, Флаккедам, мой опекун из Совета по вопросам охраны детства Йоханна Буль, городской врач, Астрид Биль и женщина, которой я прежде не видел, но которая, по-видимому, была юридическим представителем Управления по делам детей и молодежи; всего я насчитал шестнадцать человек плюс Катарина, я, наблюдатель из Совета по делам детей и молодежи и полицейский. Объявили, что начальник Копенгагенского отдела образования Баунсбак-Коль, который также должен был присутствовать, сообщил, что, к сожалению, приехать не сможет.

Столы были поставлены так, что с обеих сторон кафедры ими было огорожено небольшое пространство, одно из которых предназначалось Катарине, а другое мне. Биль, Карин Эре и Фредхой сидели у самой стены, представители управления сидели у окна спиной к свету. Через некоторое время после начала в дверь очень тихо вошел Хумлум и пробрался на задний ряд.

Говорили в основном представители управления, они сказали, что это не судебное заседание и не допрос, это всего лишь неформальное слушание с целью окончательного прояснения некоторых спорных вопросов.

Затем они в общих чертах рассказали о том, что всему предшествовало,- нам это было хорошо известно: попытка интеграции дефективных детей в обычную школу, теперь, после всего того, что произошло, об этом было рассказано, но все сведения по-прежнему не подлежат разглашению. Последнее было обращено к нам с Катариной. В классе царила ожесточенная и гнетущая атмосфера, особенно чувствовалось напряжение между школьными учителями и представителями управления. Я так никогда и не узнал, что предшествовало очной ставке. Но возникало ощущение, что произошла какая-то катастрофа – Сумерки Богов.

Сначала, сказали они, им бы хотелось узнать поподробнее о том, что такое Питер – это они говорили обо мне – все время повторял, когда его расспрашивали во время профилактического заключения: что мы проводили какой-то эксперимент? Как насчет этого? Что я имел в виду?

Я не помнил, чтобы меня расспрашивали, я и по сей день не могу этого вспомнить, наверное, это было после первых трех недель в изоляции, так что я ничего не мог им ответить. К тому же меня все время бросало в жар, и у меня были спазмы после того, как мне прекратили колоть лекарство. Я стоял скрестив руки, чтобы не трястись, и все же стол, на который я опирался, качался, да и не привык я быть перед таким количеством людей, они это поняли и оставили меня в покое.

Потом они обратились к Катарине. Трудно было представить, что она может быть еще бледнее, но тем не менее это было так, ей было трудно говорить. Мы не видели друг друга шесть месяцев и одиннадцать дней, и все-таки я знал ее так, как будто мы были неразлучны, как будто мы были связаны через время и пространство. Как будто мы были близнецами, двумя еще не рожденными близнецами, неразлучными в утробе матери.

Видно было, что она не осуждает меня за то, что я проговорился им об эксперименте, она понимала, что я побывал в изоляции и был вытеснен из времени и действительности, она не могла сказать ничего плохого обо мне, и мы по-прежнему были друзьями. Хотя она хранила полное молчание в течение шести месяцев, а я некоторым образом предал наше единение. Все это мне стало ясно, когда я посмотрел на нее, еще до того, как она ответила им.