– А иголочки мяяяяяяягонькие… – улыбалась Ежиха.
– А мы их с пипетками кормили, – Пётр Черешня говорил, не выпуская папиросы изо рта, – а они всё одно – подохли. Один за другим. По очереди.
– Усопли, – поправила Ежиха.
– Мы их под черешней похоронили, – сказал Олег Шлюпка, – в спичечных коробках.
– Подо мной? – спросил Петр Черешня. – Как?
– Потому что ты дерево, – сказала Ежиха, и Пётр заорал от ужаса. Он покрылся древесиной и стал деревом. Он мгновенно высох и скрючился, беззвучно вопя ртом – дуплом. Он сразу остался где-то далеко позaди. И стало понятно, что движутся остальные с угрожающе опасной скоростью. Они обогнали электричку. Потом чуть замедлили ход, поравнялись с третьим от тепловоза вагоном и впрыгнули в тамбур. Покурить. Шлюпка и Горчица свернули по козьей ножке, а Ежиха клубком свернулась.
– Как-то автоматически, – сказала она.
В тамбур вошла на задних ногах коза.
– Отдайте передние, бесстыдники! – сказала она.
Иван и Олег сконфуженно затушили и прикрутили козьи ножки на место.
Ноги у козы были разного размера и толщины. Все четыре. Но коза явно была довольна.
– Мария, – сказала она, – можно Маша.
– Олег, – сказал Иван.
– Иван, – сказал Олег.
– Ёж женского пола, – сказали с пола.
Коза Маша прислонилась к стенке тамбура и осмотрела всех присутствующих.
– Я непростая коза, – сказала она, – и я не одна.
– Да, – сказал кто-то, – с ней я.
– Кто? – хором Горчица и Шлюпка.
– Цыганская Игла!
И все, действительно, увидели большую цыганскую иглу, торчащую из козьего глаза.
– Фуууууу!!!!! – сказали все, – фууууууууууууууууууу!!!
– Вам показалось! – сказала Игла. И все увидели, что им, действительно, показалось.
Спирохета, сжимая в своей прохладной ладошке левый мизинец [Ф] Ольги и цокая каблуками новых сапог, стремительно спускалась под землю. В переход под Люблинской улицей. Обе прошли уже больше половины пешеходного тоннеля, когда [Ф] Ольга вдруг развернулась и почти побежала назад. Спирохета последовала за ней.
Прямо посреди перехода, на затоптанном кафеле, лежала в разных позах группа панков.
Крайним справа в клетчатых кедах, клетчатых штанах, в клетчатом пиджаке был Ади. Он лежал на спине, сунув руки в карманы пиджака и глядя куда-то в космос сквозь четырёхметровый слой почвы и асфальта.
– Фуяссе! – сказала подошедшая Спирохета.
Ади перевёл взгляд из космоса на неё.
– Вот именно, – подала голос [Ф] Ольга.
Ади перевёл взгляд на неё.
– Ты чего здесь лежишь? – спросила [Ф] Ольга.
– Это не я лежу. Это они тут лежат, – Ади мотнул головой в сторону панков. Его волосы зацепили окурок и переместили его на пару сантиметров севернее. [Ф] Ольга смотрела на этот окурок. Спирохета на губы Ади.
– Они тут лежат? – спросила [Ф] Ольга. – А ты?
– Я к ним присоединился, – Ади достал руки из карманов и в них оказались сигареты и зажигалка. Ади прикурил, сунул пачку и зажигалку обратно в карман, взял сигарету пальцами правой руки. Сжал левой кистью правый локоть. Спирохета и [Ф] Ольга молча наблюдали за этой процедурой.
– Ты зачем тут лежишь? – спросила, наконец, Спирохета.
– «Зачем» не совсем правильная формулировка, – Ади выдохнул в космос клуб дыма. Закончил:
– Вопросы?
[Ф] Ольга кивнула. Спросила сразу же:
– Почему ты тут лежишь, Ади?
Ади пожал плечами:
– Не знаю. Много чего не знаю в этом мире. Как выяснилось. Например, не знаю, зачем мужики в Калмыкии берут два лезвия, ставят крест-накрест и вгоняют в головку члена. Она раскрывается. Заживает так. Называется «розочка». Или, мля… «ромашка».
Ади замолчал. Затянулся. Выдохнул дым вверх.
Пауза. Шорох десятков подошв о кафель пола. Невнятная музыка из ларька где-то на поверхности. Где-то недалеко от ступенек, ведущих в переход.
Запах пирожков с ливером. Молчанье панков.
– Зачем? – спросила [Ф] Ольга изумлённо.
– Бабам нравится, – Ади щелчком отправил окурок в сторону урны.
– Каким бабам? – ещё более изумлённо спросила [Ф] Ольга.
– Калмыцким, мля! – зло сказал Ади.
– На кого-то ты похожа, – так же зло произнёс он, глядя на Спирохету.
– Ты всегда говорил, что я похожа на молодую Ротару. Если гипотетически, конечно, предположить, что София Ротару моложе и что она кореянка, – ответила Спирохета спокойно.
– Ты был в Калмыкии? – подала голос [Ф] Ольга после непродолжительной паузы, во время которой рассматривала жвачку, прилипшую к подошве клетчатых кед.
– Нет. Это мне один калмык в поезде рассказал. И показал.
– Ты куда-то ездил? – спросила [Ф] Ольга.
– Нет.
– Блин, Ади, – Спирохета склонила голову набок, – мне кажется, ты болен.
– Болен, – покивал Ади, – ещё как болен. Я болею бессонницей. Давно. Лет за пятнадцать до того, как это стало модно, заболел. Я не сплю уже много лет. Не сплю НОРМАЛЬНО, в смысле. Я не сплю с лета тысяча девятьсот девяносто третьего года. И вы, стоящие сейчас передо мной и пытающиеся вычислить, как долго я не сплю, знайте: время-то идёт. А я не сплю с 1993 года. До сих пор. И хочу сказать, что никакого кайфа от этого не испытываю.
Спирохета и [Ф] Ольга взирали на него сверху вниз.
– Это привело к тому, – продолжал Ади, – что примерно последние восемь лет в моём алфавите отсутствует Мягкий Знак. В Моём Мире отсутствует само понятие «мягкий». Я ТВЁРД КАК ТВЕРДЬ. ТВЕРДЬ и есть я. И Я – ТВЕРДЬ. Крепче меня НЕТ НИЧЕГО. Я – Самая Твёрдая Субстанция во Вселенной.
Спирохета и [Ф] Ольга молчали.
– Так я думал. Ещё совсем недавно. А оказывается, я ничего не знаю. Вообще ничего не знаю. Всё-то, оказывается, совсем по-другому. Вообще.
– Ты курил шалфей, – сказала Спирохета.
– Да, – сказал Ади, – я думал, что это шалфей. Но шалфей не может так долго… И вообще ТАК переть. Думаю, это был не шалфей. Думаю, что я вообще не курил. Думаю?
– Так! – сказала Спирохета. – Кофе. Душ. Бульон. Плюха. Трахаться. Спать.
– Вообще не курил, – уверенно сказал Ади, – в реале точно не курил. Мне во сне предложили покурить. Я подумал, что это шалфей. Взял и покурил.
– Во сне? – спросила Спирохета.
– Кто? – спросила [Ф] Ольга.
– Мальчик и две собаки. Огромных пса. Один чёрный, – сказал Ади. Потом закончил задумчиво: другой белый…