— А-а… — Дена вздохнула. — Папа убит на войне… а мама умерла.
— Сколько вам было, когда умерла мама?
— Четырнадцать или пятнадцать. Трудно вспомнить.
— Трудно вспоминать ее смерть или сколько вам было?
— И то и другое. Она долго болела, а я училась в пансионе.
— Ясно. И что это было?
— Академия Священного сердца, католическая школа-пансион.
— Нет, я про ее болезнь.
— А-а. Туберкулез.
— Ясно. — Внезапно доктор Диггерс вспомнила кое-что из записей Джерри. — А разве кого-то из вашей семьи не сбила машина?
— Да, маму, по дороге в больницу. Маму сбила машина. Точнее, машина врезалась в ее автобус. Короче говоря, причина, по которой я здесь, это ужасная бессонница. Не могли бы вы…
— У вас остались родственники?
— Двое или трое, очень дальних. Со стороны отца. Какая-то далекая кузина и тетя вроде, но я редко с ними вижусь.
— А со стороны матери?
Дена перегнулась через стол и заглянула в тетрадку:
— Вы все это записываете, чтобы, если я окончательно сойду с ума, вы могли им позвонить?
Доктор Диггерс рассмеялась.
— Нет, это я просто для себя пометки делаю. А со стороны матери?
— Нет.
— Нет? — Доктор Диггерс подняла на нее глаза.
— Нет. Все умерли.
— Ясно. — И врач сделала запись: «Пациентка волнуется, дергает ногой».
Вечером, когда Элизабет Диггерс закончила обедать и поставила посуду в раковину, чтобы домработница утром ее вымыла, зазвонил телефон. Она подъехала к стене, где висел аппарат.
— А я все думаю, сколько ты выдержишь.
— Ну как, видела сегодня мою девочку?
— О да.
— Ну?
Она помолчала.
— Бог мой, сынок, ты то ли самый храбрый мужчина на свете, то ли самый глупый.
Он хмыкнул.
— Ты уверен, что тебе надо все это выслушивать?
— Нет, но ничего не могу поделать, я совершенно без ума от этой женщины и не могу рассуждать здраво.
— Я буду очень стараться ей помочь, Джерри, сам знаешь, но сейчас я даже не уверена, что она вообще вернется.
— Правда, она самое прекрасное создание на свете?
— Да, женщина красивая, но…
— И умная.
— О да, и умная. Следующим твоим вопросом будет — во что она была одета.
— Во что она была одета?
— Не помню.
— Не верю, помнишь. Тебе просто нравится меня терзать. А скажи, правда, она классическая красавица?
— Да, Джерри, она затмевает красой луну и звезды. Эта девушка имеет какое-то представление о том, как ты к ней относишься?
— Нет. В смысле, вряд ли. И сейчас явно не время ей об этом сообщать. У нее своих проблем хватает.
— Это точно. Плохо только, что тебе от этого не легче. По-моему, ты должен от нее немного дистанцироваться, тогда посмотрим, что ты будешь чувствовать.
— Я сразу могу сказать, Элизабет, что мое отношение к ней не изменится. А вот ей нужно дать немного времени. Так что еще одно спрошу и обещаю, что исчезну, ладно? Как думаешь, я не ошибся в оценке ее состояния?
— Не сильно. Думаю, ты все описал правильно. Закрыта. Явные симптомы какой-то тяжелой травмы человека, которого отвергли.
— Да, возможно, это связано со смертью ее матери, она меня к этому даже близко не подпускала. Но теперь она в твоих руках.
— Не волнуйся, дружище. Ты передал мне факел, факел своих чувств, и я сделаю все, что в моих силах.
— Спасибо.
— А ты тем временем — а времени может понадобиться много, — надеюсь, попробуешь встречаться с кем-то другим.
— Серьезно? Тогда скажи, что ты делаешь в субботу вечером?
— Да все как обычно, пляшу буги-вуги до упаду.
Он засмеялся.
— Спокойной ночи, Ромео.
Доктор Диггерс старалась держаться профессионально, но, повесив трубку, позволила своему сердцу рвануться к нему. Она не понаслышке знала, что безответная любовь и для мужчины, и для женщины — опыт самого горького, самого болезненного одиночества, и она ничем не могла ему помочь.
Кто ты
Нью-Йорк
19 декабря 1974
Доктор Диггерс несколько удивилась, когда Дена пришла на второй сеанс. Опоздав минут на пять, Дена влетела в кабинет и плюхнулась в кресло. Доктор Диггерс улыбнулась:
— Ну что, снова ко мне, поболтать?
— Да, — сказала Дена без особого энтузиазма.
— Тогда я продолжу свои пытки.
— Давайте, давайте. О чем сегодня пойдет разговор?
— Ну, я бы хотела узнать вас еще поближе, хотя бы вашу биографию. Откуда вы?
— А вы откуда? — спросила Дена.
— Чикаго. А вы?
— Я? Не могу назвать определенного места.
— Странно. Такого опыта у меня еще не было.
— В смысле?
— Опыт мне подсказывает, что каждый человек должен быть из какого-то места.
— Я родилась в Сан-Франциско, но мы много переезжали.
— А какие у вас корни?
— Мои что?
— Ваши корни. От кого вы произошли?
— Корни! Прямо как в книге. В смысле — предки?
— Да, какой вы национальности?
— Отец был из Швеции… или Норвегии, откуда-то оттуда.
— А мать?
— Просто американка, наверное. Она никогда не говорила. Ее девичья фамилия была Чапмэн, кем она там могла быть — англичанкой, может? Не знаю.
Доктора Диггерс всегда поражало, как редко люди интересуются своим происхождением.
— А вам не интересно было выяснить?
— Не слишком. Я американка, а остальное не имеет значения, так ведь?
— Ну хорошо. Как бы вы себя описали, кроме как американкой?
— Что?
— Как бы вы себя описали?
Дена была озадачена.
— Я работаю на телевидении.
— Нет, свой характер. Иными словами, если бы завтра вы перестали работать, кем бы вы были?
— Не знаю… Я все равно осталась бы собой. Не пойму, чего вы добиваетесь.
— Ладно, давайте сыграем в одну игру. Я хочу, чтобы вы дали мне три ответа на вопрос. Кто вы?
— Я Дена Нордстром, я блондинка и… — Она была в затруднении. — И во мне пять футов семь дюймов. Это что, опять тест?