Капелло чувствовал горькое разочарование. Это был его шанс, может быть, единственный, попасть на большое телевидение. Никто кроме Уоллеса не нанял бы его, и тут благодаря этой блондинке он оказался там, откуда начал. Ничего от него не надо, кроме оплачиваемой информации, которую он должен собирать, сидя в дрянном гостиничном номере. Личный кабинет, титул продюсера — все из-за какой-то зазнавшейся сучки, которая ставит себя выше других, полетело в тартарары. Чтоб ей пусто было.
Бросая в коробку вещи, всего несколько дней назад принесенные в кабинет, он кое-как успокоил себя цитатой, хранившейся в ящике стола: МЕСТЬ — ЭТО БЛЮДО, КОТОРОЕ ЛУЧШЕ ВСЕГО ПОДАВАТЬ ХОЛОДНЫМ.
Ничего, жизнь — долгая история.
Мой герой
Нью-Йорк
1973
Через две недели после интервью с Гамильтонами Дена и почти весь состав работников телевидения, включая Айру Уоллеса, пришли на устроенный Сердечным фондом обед в «Уолдорф-Астория». Человеком года был признан Говард Кингсли, мэтр новостного телевещания и один из последних по-настоящему великих дикторов Америки. Его представили как человека, чьи лицо и голос были для страны опорой в любом кризисе в последние тридцать лет, человека, который всегда утешит, убедит, что все в порядке, или разделит со всеми печаль. Для Дены и правда его лицо и голос казались настолько знакомыми, будто она знала его всю жизнь.
Сейчас, в свои шестьдесят четыре, Кингсли был еще красив, вдумчив, спокоен и прекрасно говорил. Его ответная речь всех очаровала. Он поблагодарил жену за верность, за то, что продержалась рядом с ним сорок лет в богатстве и бедности (в основном в богатстве), и сказал, что без нее он, вероятней всего, продавал бы сейчас страховки в Де-Мойне, штат Айова. Что жена и их дочь Анна всегда были «его надежной гаванью в бушующем море телевещания». За эту короткую речь ему пять минут аплодировали стоя, и даже такой умудренный, по ее мнению, профессионал, как Дена, была безмерно счастлива находиться с ним в одном зале. Во время обеда она попыталась объяснить себе, что же так отличает Кингсли от большинства остальных работников телевидения, с которыми она была знакома. Потом до нее дошло: честность, вот что. Не то чтобы он говорил или делал нечто особенное, просто, слушая его, ты понимал, что он прямой и порядочный человек, который наверняка говорит тебе правду. Он ничем не отличался от других, но в телемире честность постепенно становилась раритетом, все больше напоминая свет во мраке. Дена смотрела на его жену и дочь и чувствовала то, что всегда чувствовала, глядя на отца с дочерью, — грусть, смешанную с завистью. Своего отца она видела только на фотографии. Она завидовала даже дочурке Айры Уоллеса. Он мог быть презреннейшим из презренных, но дочку свою обожал.
После обеда, выходя, Джей-Си сказал:
— Кстати, у нас приглашение на прием к Кингсли, это наверху.
— Какой прием?
— Небольшой прием для узкого круга друзей, который устраивает Джанет Рокфеллер.
Джей-Си был в числе основателей фонда и много кого знал.
Идти туда Дене не хотелось.
— Но почему?
— Я там никого не знаю. Мы с ним не друзья, подумает еще, что я напрашиваюсь.
— Да ну, брось. Я друг Джанет. Пошли.
— Иди, я тебя здесь подожду.
Но Джей-Си отказов не принимал, и через пять минут Дена обнаружила себя в номере люкс наверху, на вечеринке для директоров всех трех телекомпаний, включая Джулиана Амзли, человека, стоящего во главе их телекомпании. Она была в ужасе, когда он встретился с ней взглядом. О боже, подумала Дена, теперь он будет считать, будто я прихожу на вечеринки незваной, но Амзли кивнул ей с явным удовольствием. Спустя тридцать минут, которые Дена провела, пытаясь слиться со стеной, она увидела, что Джанет Рокфеллер зовет всех, дабы представить почетному гостю. Теперь Дена вместе с Джей-Си оказалась в очереди и хотела одного — провалиться сквозь землю. Говард Кингсли приближался, пожимая каждому руку и произнося несколько слов, и, когда Дену наконец представили, она чуть не присела в реверансе. Но как-то ей все же удалось сохранить видимость спокойствия и сказать:
— Поздравляю, сэр, мне очень понравилась ваша речь.
Говард взглянул на нее с легкой усмешкой и кивнул:
— Большое спасибо, юная леди.
Она хотела отойти, но он добавил:
— Кстати, мисс Нордстром, я видел интервью с Гамильтонами. Хорошая работа. Давайте как-нибудь пообедаем.
Дена выдавила «Спасибо», и тут хозяйка подвела следующего гостя.
Она не ослышалась? Он в самом деле сказал: «Хорошая работа, давайте пообедаем» — или это была галлюцинация? Может, она неверно поняла, может, он, наоборот, сказал: «Отвратная работа, давайте побеседуем»? Джей-Си стоял сзади, и Дена схватила его за руку.
— Ты слышал, как он сказал: «Давайте пообедаем»?
— Да.
— Уверен?
— Да. Я же был рядом.
— О боже… как думаешь, чего он хочет?
Джей-Си засмеялся:
— А ты как думаешь? Хочет сказать, что ты самая восхитительная и самая талантливая женщина в Нью-Йорке.
— Не говори глупостей. Он правда сказал: «Хорошая работа»?
— Да.
— Как думаешь, что это значит?
— Это значит, он считает, что ты сделала хорошую работу.
— И он это действительно сказал?
— Да, Дена. Мне что, диктофон с собой носить, чтобы записывать сказанные в твою честь комплименты?
— Нет, просто кто бы мог подумать, что такой человек будет меня смотреть. Я же просто ведущая каких-то глупых интервью, призванных заполнить пробелы в эфире.
Уже в такси Дена сказала:
— Послушай, давай не пойдем домой, я слишком возбуждена. Поехали в «Сарди».
Пока машина мчалась через весь город, Дена не умолкала.
— До сих пор не могу поверить. Знаешь, Джей-Си, я тебе не говорила, но он всегда был моим героем.
— Говорила.
— Правда? Попасть на такой обед в его честь — уже счастье, а уж познакомиться с ним лично…
Джей-Си хмыкнул. Ему нравилось наблюдать за ее радостью.
— Не смейся, Джей-Си, ничего смешного. Разве у тебя никогда не было предмета обожания, на которого ты хотел быть похожим?
— Был. Хью Хефер.
[15]
— Да ну тебя. Ну правда, скажи, разве ты не удивился, что он мне столько внимания уделил?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я заранее знал, что он хочет с тобой познакомиться.
— Как это?