– Мама, прекрати, а? Вся эта дребедень про Симмонзов – полная чепуха, и ты это знаешь! – Сьюки сама ошалела от своей вспышки.
Ленор тоже оторопела и долго смотрела на Сьюки, после чего сказала:
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Ты сегодня, очевидно, сама не своя, и потому я еду домой. – Ленор встала, вышла вон и уселась в машине дожидаться.
Сьюки, все еще несколько потрясенная, заплатила по счету и в полном молчании отвезла мать домой. Когда подъехали, Ленор выбралась из машины и сказала:
– Когда и если вернешься в чувство – позвони мне.
Сьюки было до того тошно от своего срыва на мать, что она тут же набрала номер доктора Шапиро, и тот согласился на внеочередную встречу. Однако не нашел в ее поведении ничего тревожного.
– Вполне ожидаемо, – сказал он.
Сьюки понимала, что подобное поведение может быть ожидаемым где-то еще, но не в Пойнт-Клиэр, Алабама, и хоть от огорчения, хоть нет, но на публике она голос никогда не повышала. Леди так себя не ведут, да и кроме того, она замужем за стоматологом, ей полагается держать марку.
Рождество
Пуласки, Висконсин 1941 год
Мамуля расстаралась. Она, как обычно, напекла «оплаток» – польских рождественских вафель, но Рождество в 1941-м все равно выдалось унылым. И все песни о мире на земле и благоволенье в человецех, что играли между мрачными военными новостями, звучали в этом году чуточку неискренне. Всю страну, казалось, заботит только одно. Каждая крупная компания Америки переобустраивалась, мобилизовывалась и собиралась с силами, чтобы вложиться всеми ресурсами в военный успех. Всем хотелось сделать хоть что-нибудь для победы в войне, чтобы мальчишки вернулись домой.
Фрици дома пробыла всего месяц, и тут проявилась старая подруга семьи, медсестра Дотти Фрэйкс, инспекторша уборных, и сообщила, что назавтра уходит в отпуск из «Филлипс Петролеум» и собирается податься в военные медсестры. После плотного обеда папуля вернулся к работе, а мамуля с дочками прибрались в кухне. Дотти предложила помощь, но мамуля отказалась:
– Нет, вы обе отдыхайте.
Дотти встала и сказала:
– Давай-ка, Фрици, посидим в гостиной, потреплемся о том о сем.
В гостиной Дотти хорошенько закрыла сдвижные деревянные двери и озабоченно взглянула на Фрици:
– Давно ли твой отец вот так кашляет?
– О, порядком, думаю. Он сильно простудился. А что?
– Не хотела тревожить твоих мать и сестер, но не нравится мне этот кашель.
– В смысле?
– Я работала в больницах и знаю, что такой кашель значит.
– Ох… и что же?
– Ему нужно поговорить с врачом – и чем скорее, тем лучше.
В тот же вечер Фрици попыталась уломать отца показаться врачу, но тот сказал:
– Ох, Фрици, не могу я бросать станцию из-за всяких глупостей. Ты же знаешь, как нам сейчас не хватает рук. Я в порядке. Завтра будет лучше.
Она положила ему руки на плечи и взмолилась:
– Пожалуйста, папуля. Ради меня.
Он рассмеялся:
– Если не поправлюсь через неделю – схожу. Честно.
Только вернувшись к родителям, Фрици заметила, каким тощим и усталым отец выглядит, но, взяв его за плечи теперь, почувствовала одну кожу да кости.
Как же не хотелось ей так поступать с папулей, но все-таки пришлось передать мамуле, что сказала Дотти, – может, мамуля ему втолкует. Не успела она договорить, как мамуля уже сбросила фартук, натянула шапку и пальто и зашагала к двери автозаправки. А еще через пять минут они с папулей были в городе, у доктора Реншоске. Мамуля – жена старомодная и мужу не перечила ни в чем. Кроме этого.
Анализы подтвердили диагноз, которого опасалась Дотти, – прогрессирующий туберкулез, и лечить его надо немедленно. Но когда врач взялся рассказывать о разных лечебницах, специализирующихся на туберкулезе, Станислав взбунтовался:
– Дайте мне просто каких-нибудь лекарств. У меня дело простаивает.
– Станислав, вас для дела в живых не будет, если не станете меня слушаться. Отправляйтесь домой и ложитесь в постель, отдыхать, пока мы с Ленкой решим, куда и когда вы поедете.
Станислав послушался, и главным на автозаправке стал его девятнадцатилетний племянник Флориан. Через три дня Станиславу организовали поездку в лечебницу. Труднее всего оказалось его туда доставить. Все поезда и автобусы заняли военные, добиравшиеся в свои части. И тогда Фрици позвонила в Грэнд-Рэпидз одному их с Билли приятелю по цирковым временам, тот прилетел и забрал папулю в Хот-Спрингз, Арканзас. Бедный папуля. Он улетал с двумя комплектами чистых пижам, с целым чемоданом колбасы и четками, которые Софи сунула ему в карман. Когда самолет поднялся в воздух, мамуля, никогда не расстававшаяся с ним даже на одну ночь, стояла и плакала в фартук и не знала, увидятся ли они снова.
Час от часу не легче: Флориана вскоре тоже призвали, как и папулиного механика. Еще один парень, которого они только-только наняли в помощь, уволился – ушел работать в Стёрджен-Бей, там платили больше, и мамуля совсем испереживалась.
Через неделю, когда Фрици вернулась домой с работы, мамуля пришла к ней в комнату, закрыла за собой дверь и сказала, что получила от какого-то человека из Ошкоша предложение о выкупе станции.
Фрици оторопела от одной мысли, что мамуля вообще может думать о продаже.
– Нельзя, мамуля.
– Но, Фрици, что мы будем делать, когда Флориан и остальные ребята уедут? Нам придется закрыться. Некому будет работать. Как подумаю, сколько папуля трудился ради этого места… это его точно убьет.
– Нельзя продавать, мамуля.
– Фрици, а счета за больницу? Станцию придется закрыть. Кто знает, сколько папуле еще быть не с нами или сколько война продлится. А нанимать-то некого – мужчин не осталось. Все уйдут – либо в войска, либо на заводы. У нас нет выбора.
Фрици ответила:
– Есть.
– Что?
– Станцию буду вести я!
– Ох, Фрици, сама? У тебя не получится.
– Нет, не сама. Всей семьей – все кто есть. С готовкой тебе помогает Энджи, а Хертруд, Тула и Софи будут помогать мне.
– Но, Фрици, как можно девичьими силами держать автозаправку? Никто к нам не будет ездить.
Стоило мамуле сказать это, как что-то сомкнулось в голове у Фрици и она сказала:
– Ты, мамуль, погоди – сама увидишь.
Вскоре Фрици созвала на кухне совет всех девчонок и поделилась замыслом. Сестры отнеслись с некоторым недоверием.
– Мы же не знаем, как чинить мотор или что там в карбюраторе и всякое такое, – возразила Хертруд.