Гипсовый трубач: Дубль два - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 40

Так прошла неделя. Выжил я только благодаря конкурсным просмотрам: днем отсыпался в прохладном кинозале под стрекот проектора, как на берегу журчащего арыка, набирался сил, а потом, на обсуждениях, не помня, конечно, ни хрена, говорил, что в показанных лентах заметно влияние Тарковского, удручает невыразительность положительных героев и неряшливый монтаж. Все со мной, разумеется, соглашались. Потом был прощальный банкет, похожий на последний раунд боксеров-тяжеловесов: сил больше нет, а бить, то есть – пить, надо! И вдруг буквально за три часа до самолета мой разум вынырнул из черной фестивальной пучины, и я вспомнил о том, что жена моя Маргарита Ефимовна строго-настрого приказала купить ей в Ташкенте афганскую дубленку. Сейчас, конечно, трудно понять, зачем тащить из Средней Азии в Москву теплую одежду, но то были благословенные времена гуманного советского дефицита…

– Почему же это гуманного? – вопросительно проворчал Кокотов.

– Потому что при Советской власти в дефиците были лишь некоторые товары, как тогда говорили, повышенного спроса. А сегодня в дефиците деньги. Следовательно, дефицитом стало то, что можно купить за деньги, значит абсолютно все! Эрго: мы живем в обществе тотального, бесчеловечного дефицита.

– Но ведь в магазинах все есть!

– В советских «Березках» тоже все было. Вы туда ходили?

– Нет, – сознался автор «Роковой взаимности».

– А я ходил…

– Вы?

– Я. М-да, заграница помогала! Но вернемся к дубленкам. Их привозили из Афганистана офицеры «ограниченного контингента», да еще «духи» по горным тропам контрабандой тоже кое-что подтаскивали. В Ташкенте они стоили вдвое дешевле, чем в московских комиссионках. И мы с Камалом прямо с банкета помчались на базар. Отравленный многодневным пьянством, мозг часто склонен к мрачным интерпретациям, и поэтому когда мы зашли в торговые ряды, где продавали дубленки, мне показалось, я очутился в захваченном врагами городе: по обеим сторонам улицы висели, покачиваясь, зверски умерщвленные жители. Усилием воли, подкрепленным глотком из взятой с собой бутылки, я вернулся к продажной действительности и после недолгих колебаний выбрал темно-коричневый расшитый восточными узорами и отороченный черной ламой тулупчик. А чтобы не ошибиться, накинул его на Камала, который размером был точь-в-точь как Маргарита Ефимовна. Мой восточный друг изящно запахнул полы, вильнул бедрами, изобразив лицом женщину, охваченную магазинным счастьем. У него, кстати, несмотря на Советскую власть, было две жены, одна законная, а вторая сокрытая под видом юной племянницы, приехавшей из кишлака, чтобы получить среднее техническое образование. В общем, я остался доволен и легко отсчитал четыреста пятьдесят рублей – деньги по тем временам немалые!

– Да уж! Я в школе получал сто семьдесят в месяц. И это вместе с классным руководством и проверкой тетрадей! Хорошо же вам в кино платили! – завистливо заметил Кокотов.

– Вы о чем? Какое кино? Я читал лекции, ставил факельные шествия, праздничные концерты к юбилеям предприятий и даже целых отраслей:

Цветет, шумит моя столица,

Растет за этажом этаж.

Светлеют новоселов лица:

«Спасибо, Мосглавспецмонтаж!»

– Минуточку, Дмитрий Антонович, насколько я помню, вы были чуть ли не диссидентом!

– А кто с этим спорит? Очередная загадка Советской власти: контроль над доходной идеологической халтурой держали именно диссиденты. Кто писал книжки для серии «Пламенные революционеры»? Окуджава, Давыдов да Аксенов. А вот чистку и мелкий ремонт обуви контролировали ассирийцы. Загадка! Но вы меня опять сбили с ритма. Не мешайте течению моего нарратива! Значит, хватаю я сверток с дубленкой, и мы с Камалом мчимся, опаздывая, в аэропорт, успевая, разумеется, заскочить к его другу-поэту, который по такому случаю накупил выпивки и зажарил на балконе своей городской квартиры барашка. Стремительно выпиваем за вечную дружбу русских и узбеков, за дубленку, за братьев Люмьеров, за Омара Хайяма, поэт начинает читать свои газели в переводе местного забулдыги-стихоплета:

Девушка плачет у ручейка:

Что-то не видно ее паренька…

И я отрубаюсь. Кстати, мне кажется, померкнувшее сознание мертвецки пьяного человека временно, – подчеркиваю, временно, – отлетает в тот же самый предвечный накопитель, куда прибывают и души тех, кто на самом деле умер. там они трутся друг о друга и горестно общаются. Только таким, пусть кратким, но невыразимо печальным соседством можно объяснить запредельную тоску, какую ощущаешь, очнувшись после жестокой попойки…

Когда сознание ко мне вернулось, я обнаружил себя в длинном темном кинозале: мягкое кресло, стрекот проектора, храп кинокритика в соседнем ряду… Вообразив, что уснул на конкурсном просмотре, я решил во время предстоящего обсуждения добавить к обычным трем претензиям еще и четвертую: чрезмерная цитатность – болезнь режиссерской молодежи. Только странное дело: никак не мог обнаружить экран. Ни впереди, ни сзади, ни сбоку… И только увидев стюардессу, по-матерински обходящую дремлющих пассажиров, догадался, что нахожусь в самолете. Просто мне прежде не доводилось летать на новом, недавно пущенном в серию широкофюзеляжном ИЛ-86. Отсюда моя забавная ошибка. Я вообразил счастливое лицо жены, примеривающей дубленку и, успокоенный, снова уснул…

Когда, шатаясь, я спускался по трапу в Москве, стюардесса догнала меня и с гримасой отвращения сунула замотанную тряпками серебряную хлопковую ветвь, а также большой сверток, перетянутый шпагатом. Из разорванной в нескольких местах оберточной бумаги торчали черные жесткие космы. Я почувствовал себя конкистадором, возвращающимся на родину с жезлом Великого инки и мотком трофейных индейских скальпов. Таксист с неохотой посадил меня в машину, а сверток, отворачиваясь, кинул в багажник. В машине мне стало хуже, пришлось усугубиться, достав из кармана фляжку с коньяком, которую дал в дорогу предусмотрительный Камал.

Утром я проснулся в собственной квартире, на «карантинном» диване. Дело в том, что во хмелю я брыкаюсь, могу громко спорить, скажем, с Лелюшем о философии кадра, но что самое неприятное – могу обсуждать с какой-нибудь давно отставленной любовницей актуальные аспекты практической чувственности. Чтобы сохранить наш брак, жена и придумала этот «карантинный» диван. Первое, что я почувствовал, вернувшись к трезвой реальности, – это жуткий запах, исходящий от распростертой на полу дубленки. В комнату вошла Маргарита Ефимовна с окончательным выражением лица, знакомым каждому пьющему мужу. Словами и очень приблизительно это выражение можно изъяснить так: «Ну и какая еще дура с тобой после всего этого станет жить?» Кстати, окончательность выражения совершенно не зависит от степени совершенного спьяну злодейства. Ты мог вчера: попросту обозвать жену мороженой курицей, а мог и непоправимо сознаться в том, что у тебя есть вторая семья с тремя детьми.

– Ну, как тебе дубленка? – весело спросил я, вспоминая, что же натворил в беспамятстве. – Размер угадал?

– Размер? – Жена горько усмехнулась. – Угада-ал…

– А что не так? – уточнил я с недобрым предчувствием.