Гипсовый трубач, или Конец фильма - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 30

И он остался у матери, даже не позвонив Елене. А Светлана Егоровна металась по их маленькой квартирке и говорила, говорила о том, что ни одна женщина, никакая Елена Прекрасная не стоит счастья творческой самореализации. Он слушал и кивал. Потом, соскучившись по дочери и жене, Кокотов несколько раз собирался вернуться с повинной, но Светлана Егоровна не пускала, правда, сменив тактику. Она разъясняла, что, конечно, семью разрушать нельзя, но необходимо взять себя в руки и дождаться, когда Обиходы (она произносила нарочно «Обэходы»), одумавшись, позовут его назад - и тогда вернуться победителем, с развернутым знаменем, раз и навсегда продиктовав свои условия мира. Говоря все это, Светлана Егоровна расхаживала по квартире и была похожа на Любовь Орлову, гордо несущую развевающийся флаг в финальных кадрах «Цирка».

Победителем! Такой совет могла дать только женщина, чей собственный брачный опыт составил чуть больше двух лет…

Несколько раз звонила жена, но мать холодно отвечала, что сын не желает с ней разговаривать. Сын в это время сидел напротив и почему-то вспоминал о том, как неумело брал Невинномысск, а Лена нежно его успокаивала и стыдливо ободряла… Конечно, все еще можно было исправить, если бы жена настояла, но она вдруг перестала звонить. Больше Кокотов никогда ее не видел, даже на развод она не пришла, а адвокат представил справку о том, что ей по состоянию здоровья не показано присутствие на судебных заседаниях. Могла, конечно, спасти молодую семью теща, но Зинаида Автономовна отнеслась к бегству зятя, как к дезертирству с поля боя, а за это полагался расстрел. Его и расстреляли, вычеркнули из списков личного состава, вернув через солдатика-вестового первые же посланные алименты. Видеться с Анастасией ему тоже категорически не разрешили…

Один раз, через полгода, позвонил явно не из дома пьяненький Никита Иванович:

– Андрей, ты мужик или не мужик?

– А что?

– Да ничего! Кулаком по столу можешь ударить?

– А вы?

– Я… - растерялся полковник. - Ладно. Денег не присылай. Обойдемся.

И вот тут надо признаться самому себе - честно и окончательно: если бы Кокотов захотел - все можно было вернуть. Но, видимо, с самого начала в его душе обитало загнанное вглубь въедливое чувство необязательности этого брака, ощущение того, что мужская свобода может дать ему как писателю гораздо больше, чем ранняя семья. Кто знает, возможно, когда-нибудь в грядущем сверхгуманном общественном устройстве смертную казнь заменят пожизненным браком…

От однокурсников, продолжавших общаться с его бывшей женой, он узнал, что она довольно долго лежала в клинике неврозов имени Соловьева, потом скоропалительно вышла замуж за выпускника военного училища Оленича, угодившего под командование Никиты Ивановича. Вскоре молодожены уехали на пять лет в Забайкалье с перспективой попасть в ГДР. Кто же знал, что исчезнет и ГДР, и Советский Союз вместе с его несокрушимой, легендарной армией. Предательство обладает такой разрушительной силой, по сравнению с которой атомное оружие - китайская петарда…

Кокотов старался избегать некрасивых воспоминаний о бывшей жене и потерянной дочери, которую, если честно, он так и не успел полюбить, а скорее теоретически осознал, что вот этот пищащий и какающий комок плоти есть его продолжение на земле. Андрей Львович весь ушел в творчество. Все чаще он стал возвращаться из литобъединения «Исток» с победной улыбкой на устах и окончательно утешился, когда завел бурный роман с немолодой начинающей поэтессой Лориной Похитоновой, которая в минуты страсти мычала нечто силлаботоническое. Кстати, их сближение началось даже чуть раньше распада кокотовской семьи. Иногда они вместе возвращались из литобъединения. Лорина была женщина заманчивая и обладала, помимо всего прочего, удивительными ягодицами, форма и размеры которых незабываемо противоречили всем разумным законам живой природы. Кокотов, наверное, на ней и женился бы, совершив тем самым эсхатологическую ошибку, но она жила в одной квартире с бывшим мужем, тоже поэтом, кажется, постепенно менявшим сексуальную ориентацию и потому спокойно относившимся к романам своей феерической супруги. Привести Лорину к маме Андрей Львович не решился. В результате у них случилось самое лучшее, что может произойти между мужчиной и женщиной, - многолетняя необременительная связь, закончившаяся сама собой, почти незаметно, как проходит хронический насморк…

В комнату без стука вошел Жарынин, саркастически осмотрел лежащего на кровати соавтора и сурово молвил:

– Отдохнули? Пройдемте ко мне!

Странно сказать, но Кокотов, морально ослабленный воспоминаниями, подчинился беспрекословно. Очутившись в номере режиссера, Андрей Львович в приоткрытую дверь ванной увидел свою занавесочку с розовым, нерушимым Советским Союзом, и сердце его снова заныло от обиды. В комнате все так же пахло табаком и хорошим одеколоном, а на письменном столе симметрично расположились початая бутылка перцовки и две мельхиоровые наполненные рюмочки. На блюдце покоился любовно нарезанный соленый огурчик, а рядом лежал вынутый из трости стилет. На тонком лезвии осталось белесое огуречное семечко.

– Ну-с, - произнес Жарынин, выверенным движением берясь за рюмку, - за Синемопу!

– За что-о?

– За Си-не-мо-пу! - по слогам повторил соавтор.

– А что это?

– Не что, а кто! Муза кинематографа.

– А разве такая есть?

– Конечно. Десятая. А вы не знали?

– Не-ет, не помню…

– А девять остальных хотя бы помните?

– Конечно.

– Называйте!

– Зачем?

– Да вы просто не знаете! - обидно засмеялся Жарынин и отпустил рюмку.

– Знаю.

– Ну тогда перечисляйте!

– Терпсихора, Мельпомена… - бодро начал Кокотов.

– Хорошо, дальше!

– Талия, Клио…

– Четыре. Отлично! Дальше?

– Урания…

– Великолепно! Пять. Еще!

– Ев… Евтерпа…

– Прекрасно! Шесть. Ну, напрягитесь!

– Э-э-э… Забыл…- ненавидя свою дырявую память, сознался Андрей Львович.

– Вы что заканчивали, я запамятовал?

– Пединститут.

– Ну что ж, для пединститута вполне прилично. Может, звонок другу?

– Не откажусь.

– Считайте, что вы мне уже позвонили. Запомните и передайте другим: Полигимния - муза сочинителей гимнов. Семь. Эрато - муза лирической поэзии. Восемь. Вы же писали в юности стихи?

– Писал.

– Должны знать. Каллиопа - муза эпоса. Девять. И, наконец, Синемопа - муза кинематографа! Десять. За Синемопу!

Выпили. Хрустнули огурчиком. И Кокотов почувствовал, как в животе затеплилась надежда на то, что жизнь все-таки не напрасна. Мысли пришли в веселое движение.