Гипсовый трубач, или Конец фильма - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 3

Размышляя о происхождении такого стойкого неуспеха, Кокотов перебрал множество разнообразных причин и выделил две самые вероятные: первая - неправильно выбранный псевдоним, вторая - отсутствие таланта. Впрочем, вторую можно было отмести сразу: мало ли кругом знаменитых графоманов? Да и кто из пишущих, в самомто деле, признает себя бездарным? В определенном смысле творческий работник похож на уродливую женщину, ведь она все равно в глубине души убеждена: в ней что-то есть, что-то чертовски милое - просто пока еще никто не заметил. Кстати, именно на этой тайной дамской уверенности основана многовековая и очень успешная деятельность брачных аферистов.

Значит, оставалась первая причина: псевдоним «Свиблов», который содержал в себе, очевидно, некую губительную неброскость. И Кокотов решил обмануть неприветливую литературную судьбу - рассказ «Гипсовый трубач» он опубликовал под своей родовой фамилией. Впрочем, главный редактор «Железного века» Федя Мреев, трезвевший только тогда, когда жрал антибиотики после очередной болезнетворной половой связи, убеждал этого не делать. В тот день Федя как раз и был угнетающе трезв, ибо умудрился в пьяном беспамятстве завести получасовой роман с привокзальной особью. Последствия оказались самыми тяжелыми, в чем Мреев винил, разумеется, не себя, а тезку - Федора Михайловича Достоевского, который своей Лизаветой Смердящей сбил с толку немало вполне приличных мужчин интеллигентной ориентации…

– Не вздумай, Львович! - предупредил Мреев. - Фамилия у писателя может быть любая, но только не смешная! Ко-ко-тов… - он через силу улыбнулся. - Не вздумай!

Но Львович вздумал! И вот пожалуйста, он стоит с чемоданом и ждет режиссера, чтобы ехать в «Ипокренино» - сочинять сценарий! А Мреев лежит в клинике с гепатитом, передающимся, оказывается, не только алкогольным, но еще и половым путем! На днях Кокотов навестил своего друга-издателя, пожелтевшего, как древний пергамент. Однако настроен Федя был не мрачно, а скорее философически:

– Знаешь, я вот лежу и думаю… Насколько же все-таки алкоголь безопаснее секса! Ты подумай, Львович, сколько еще можно было выпить до заслуженного алкогольного гепатита! А тут раз - и квас… Да, Львович, нет справедливости на свете!

«Есть, есть справедливость! - удовлетворенно думал Кокотов, вглядываясь в проезжавшие мимо автомобили. - Мало, очень мало, но есть!»

О том, что судьба к нему если не жестока, то уж точно неласкова, наш герой стал задумываться давно. Ну взять хотя бы ту же квартиру… Он как член творческого союза по советским законам имел право на дополнительные двадцать метров. Сочинять первые книжки ему приходилось на крохотной кухоньке, где закипевший чайник можно было снять с плиты, не вставая из-за стола.

Светлана Егоровна давным-давно, когда сын был еще бессознательно мал, отдала своего неверного мужа Леву в хорошие, как она однажды выразилась, руки, из которых тот уже не вырвался даже для того, чтобы хоть однажды повидать подрастающего отпрыска. Поначалу, правда, Лева тайно звонил и плакал в трубку, жалуясь на грубости новой жены, звал на помощь бывшую супругу, умолял поднести к мембране ребеночка, дабы услыхать единокровное «уа!». Однако звонки становились все реже, а потом отец окончательно исчез в толще прошлого. Лет десять по почте еще приходили алименты, такие крошечные, словно вычитались они из жалованья лилипута, зарабатывающего на жизнь перетаскиванием крупногабаритных грузов.

О том, что Лева умер, Светлана Егоровна узнала, когда позвонила его вдова и спросила, не хочет ли первая жена внести лепту в созидание могильной плиты усопшему.

Мать так изумилась просьбе, что денег дала. Их повез по указанному адресу Андрей Львович, в ту пору подросток, и попал прямо на сороковины. Дверь открыла толстая женщина в старом халате. Одутловатым своим лицом, прической и усами она чрезвычайно напоминала пожилого Бальзака, замученного непомерным употреблением кофе и Эвелины Ганской. В замусоренную переднюю из кухни доносилась пьяная разноголосица, мало похожая на траурное поминовение усопшего, чья душа как раз в этот день должна окончательно отлететь от своих земных заморочек.

– Ты кто? - спросила Бальзаковна.

– Я сын Льва Ивановича.

– Что-то не похож…

– Я на маму похож.

– Ну разве что! Принес?

– Принес, - он протянул конверт. Бальзаковна схватила деньги и сунула за пазуху, потом степенно спросила:

– Отца помянешь?

– В каком смысле?

– Выпьешь?

– Детям нельзя…

– Молодец! И не пей! - всхлипнула она и прижала мальчика к своей мягкой груди, пахнувшей какой-то острой закуской.

Спускаясь по лестнице, Кокотов услышал восторженнодикий вопль: вероятно, именно в этот миг собутыльники узнали, что теперь могут гулять, не нуждаясь в средствах, до естественного изнеможения организма. Вернувшись домой, Андрей рассказал об увиденном матери. Та сначала возмутилась, но потом расстроилась и даже всплакнула. Видимо, пропащий Лева все-таки оставил в ее женском существе особенный, незаживающий след.

Впрочем, чисто внешне ее одинокая жизнь сложилась вполне оптимистично. Разойдясь с мужем, Светлана Егоровна вела бодрое, насыщенное прозябание инженера БРИЗа и активной общественницы и по совокупности заслуг получила однокомнатную квартирку в Свиблове, покинув, наконец, семейное заводское общежитие, где вечерами одновременно вскипали две дюжины чайников, а коллективная субботняя стирка рождала в извилистых коридорах непроглядные, почти колдовские туманы, пахшие хозяйственным мылом. Личные радости у нее, наверное, все-таки случались - на отдыхе в ведомственном санатории, откуда она всегда возвращалась оживленная, даже взвинченная. Некоторое время Светлана Егоровна чаще, чем обычно, задерживалась у зеркала, будто хотела увидеть себя глазами того обаятельного язвенника, который после санаторного разгула и послепроцедурных любовных безумств вернулся в свой скучный Сыктывкар. Именно оттуда несколько лет ей приходили поздравительные открытки к Восьмому марта, подписанные неведомым «Э».

Потом один тощий рационализатор несколько лет настойчиво таскал ей на дом проект чудодейственной автоматической помывки стеклотары на конвейере и очень удивлялся, что Андрей сиднем читает дома книжки, вместо того чтобы носиться с друзьями на уличной воле. Светлана Егоровна, по-ахматовски кутаясь в облезший оренбургский плат, в ответ лишь гордо усмехалась, мол, вот такой у меня необыкновенный сын! Очевидно, она принадлежала к тому типу женщин, для которых мужчина - возможный, даже желанный, но совершенно не обязательный компонент жизнедеятельности.

Зато когда Кокотов подрос и озаботился женской телесностью, мать старалась создавать ему всяческие условия: уходила в консерваторию или уезжала на дачу к знакомым. При этом Светлана Егоровна относилась к его подружкам, сначала одноклассницам, а потом и однокурсницам, с доброжелательным небрежением, надеясь, вероятно, что эту манеру переймет у нее и сын. Впрочем, изредка она делала серьезное лицо, напоминая ему о том, что если с девушкой получится что-нибудь чреватое, он должен повести себя как настоящий мужчина: в серванте для такого случая всегда лежала наготове зеленая полусотенная купюра (немалые по тем временам деньги!), а рядом - бумажка с телефоном знакомого гинеколога, принимавшего на дому. Бесплатно в госмедучреждениях это осуществляли очень больно, обидно и неаккуратно. В общем, Светлана Егоровна делала все для того, чтобы уступить сына другой женщине как можно позже, и делала это легко, изобретательно, с улыбчивой жестокостью.