Тайнопись - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Гиголашвили cтр.№ 3

Теперь туда, наверх, где яркое солнце, где сладко и сочно, где вкусно и весело. Базар, базар!..

Поднявшись на второй, открытый этаж, Кола ссыпал в карман очередную порцию мелочи и остановился в раздумье: направо или налево? Солнце пригрело его, стало тепло на душе, и лица людей вокруг посветлели, разгладились. Послышались привычные возгласы и восклицания:

— Гижи-Кола пришел!.. Кола, как дела?.. Как сестра?.. Бандиты не украли?.. Танцуй, Кола!.. Говорил по телефону с Брежневым?.. Дай миллион!.. Танцуй, Кола!..

И Кола, под шлепки аплодисментов, начал танцевать, чувствуя себя очень уютно среди груш, винограда и улыбок. Он прыгал и вертел руками, приседал и крутился во все стороны. Тут ему со всех сторон стали протягивать что-то; кто-то стал подзывать к себе; кто-то хвалил, кто-то спрашивал; кто-то просто смеялся. И юродивый в замешательстве остановился, опять не зная, что ему делать дальше: собирать добычу, идти ли вперед или танцевать дальше?

Вдруг издали его что-то позвало, что-то неясное, но определенное — не голос, не звук, а словно бы жест. Он хорошо знал этот жест. Он различил бы его из тысячи других движений. Он раздавался оттуда, где продавали сыры и муку и всё было белым, как снег. «Да-да, иду… я здесь… всё… иду… да…»

И он сосредоточенно двинулся на зов, но когда он поравнялся со стойкой, где продавали целлофановые пакеты, и увидел коричневые рублевки в жирных пальцах лотошника, то сразу же высыпал перед ним всю груду мелочи. Лотошник, усмехаясь, сгреб ее, не считая, и выдал ему три рублевки, зная, что этот псих только в рублевках видит деньги и что мелочи куда больше, чем на три рубля. (Каждый день он, как и другие, по нескольку раз обирал юродивого и хорошо знал, как надо действовать.)

Кола схватил деньги, но ему очень не понравилось, что они мятые и старые. Он жестами попросил заменить их. Лотошник исполнил просьбу, дав на этот раз уже не три, а две рублевки. Но Кола не обратил на это никакого внимания и пошел прочь, очарованно разглядывая бархатистые бумажки.

Он собирал в ведро небольшие обрезки сыра, кусочки жира, щепотки пряностей и, с беспокойством вытягивая жилистую, иссеченную морщинами шею, всё искал в толпе кого-то, кто ждет его. Только вот кто?.. Кто-то звал его, только что звал — это он помнит точно, а кто — забыл. И откуда звали — тоже забыл. Эх, Кола, всё время надо что-то вспоминать, всё время что-то забывается, и это надо обязательно вспомнить. Только вот что?..

Он искоса поглядывал по сторонам. Мясные ряды он очень не любил. Ободранные бараньи туши, висящие вниз обрубками шей, тихо поскрипывали на крюках. Скалились свиные головы с закрытыми глазами. Ощипанные куры и индюшки задирали зады в неприличных позах. Рядком, как арестанты на нарах, дремали похожие друг на друга поросята. Всё это навевало какую-то непонятную грусть, огорчало Колу, и он направился к стойкам с чищеными орехами. Там он начал с любопытством разглядывать странные извилины на желтоватых ореховых полушариях, которые ему необыкновенным образом что-то напоминали.

Так он долго созерцал орехи, оторвавшись от всего земного… Люди вокруг стали бесшумны, умолк гул базара, продавцы лишь беззвучно открывали рты. Постепенно перестали различаться звуки, потом всё поплыло перед глазами, но в последнее мгновение краем глаза он заметил, как одна из ореховых горок вдруг зловеще зашевелилась и из нее кто-то отчетливо произнес детским голосом:

— Кола, спаси нас!.. Спаси нас, Кола!.. Ты один можешь спасти нас!..

Это был голос сестры!.. И он, не раздумывая, впился в орехи, стал, гогоча и брызжа слюной, раскидывать их. И тут всё вокруг вдруг взорвалось криками, бранью, возгласами. Продавец, завопив, ударил юродивого, другие стали оттаскивать его от стойки, и он, вырвавшись, в страхе побежал прочь от их злобных проклятий. Всё окрысилось и окрасилось в красный враждебный шум и гам, кричало и свистело, хватало и било, ревело и улюлюкало…

Он остановился только в самом конце базара и по-звериному присел в углу, тяжело дыша и загнанно озираясь. Ой, плохо, плохо!.. Что он наделал?.. И Кола вдруг во всей ослепительной простоте представил себе сестру и горку орехов, и то, что сестра больше горки и никак в ней зарыта быть не могла. Видно, это его опять обманул тот жучок-таракан, который иногда крадется за ним. Сам жучок черный, глазки у него красные, а лапки длинные и тонкие.

Юродивый зачерпнул воду из лужи и старательно вымыл вспотевшее лицо. От этого немного полегчало, и он принялся проверять содержимое ведра, ничего ли не пропало во время погони, сокрушаясь о том, что обидел людей и вызвал их недовольство.

Он с трудом приходил в себя. Затравленно оборачиваясь всем корпусом, он заспешил к выходу: мимо цветов, они не для него, он разозлил людей; мимо мочалок и шерстяных носков, мимо страшных, лохматых веников — возьмут и сметут его в мусор!.. Мимо звенящих ножами точильщиков — вот, уже точат, острят ножи, искоса поглядывая на Колу, перемигиваются, а искры летят из-под ножей… Быстрее, быстрее отсюда!.. А то зарежут, повесят вниз головой, как туши, что висят там, за мясниками, и никто не спасет его, никто, и будет он тихо покачиваться на крючке, спать…

Он так спешил, что забыл о милостыне и спрятал поросшую коростой, отполированную мелочью ладонь в карман пальто. Он думал о чем-то неуловимом, что только что было, есть и сейчас будет, и иногда останавливался, пытаясь вспомнить, о чем же он думает и что именно надо вспомнить.

И в этой глубокой задумчивости он вошел в сад, а там приблизился к дереву и, расстегнув штаны, принялся писать.

Это вызвало возмущенные вскрики за спиной и удар камнем, который метнул в него толстый милиционер, лузгавший семечки на обочине. Гижи-Кола по-собачьи взвизгнул, подхватил штаны и заплакал. Не от боли, а от огорчения и обиды на самого себя: значит, он опять чем-то разозлил людей, опять чем-то их обидел, значит, он плохой!..

— Его надо убить! — быстро произнес невнятный голос за спиной, а другой, помолчав, добавил:

— Нет, отдадим его точильщикам, пусть они его зарежут!..

Тут Кола бросился наутек. Вылезая из разбитых башмаков, прикрывая руками лицо от злых взглядов, с гремящим на боку ведром, он бежал через сад, напрямик, по клумбам и газонам. Мельком увиденная сломанная повисшая ветвь усугубила его панику: и он, и он так же повиснет, как ветка, вниз головой, будет висеть на крюке, и его обдерут, как баранью тушу, и кровь будет капать из его шеи!.. И никто не спасет, не вспомнит, не пожалеет Колу!..

На повороте к своей улице он вдруг столкнулся с человеком, который, протяжно вопя:

— Т-о-очить мясорубки, но-ожи, но-ожницы!.. — нес на плече адскую машину с колесом и педалью. О, Кола, плохи дела!.. Вот он, точильщик!.. Брызнет огонь из-под ножа, завертится колесо, застучит педаль!..

Юродивый спешно перебежал на другую сторону улицы. Скорей, скорей прочь отсюда, подальше от точильщика, который неспроста ходит тут, поблескивая зубами и выслеживая кого-то. И на базаре были такие, стояли, точили ножи, ухмылялись в усы, перемигивались, переговаривались. Точильщиков Кола боится так же, как и старика, который, говорят, ходит по дворам и хватает в мешок тех детей, которые не слушаются маму. Кола послушный, он маме не перечит, но всё же, всё же… Вдруг старик и его головой в мешок, и унесет куда-нибудь?.. Кажется, этот точильщик идет за Колой уже давно, с самого базара. Тихо вздернул свою машину на плечо и пошел следом, а ножи уже блестят, ухмыляются, ждут, облизываются, ворчат, скворчат…