Симптомы счастья - читать онлайн книгу. Автор: Анна Андронова cтр.№ 52

Тогда уже им нашли часть квартиры в Кондратьевском переулке, окна на улицу все были выбиты и задвинуты досками. Переулок огибал госпиталь, туда папенька и определился. Он после переезда и смерти жены как-то ужасно сдал и опустился. Но нашлась небольшая практика, видимо, по факту существования врача, по крайней мере постоянно толклись люди, стучали, звали и днем и ночью. Несли все больше еду, да не ахти какую. О преподавании и настоящей клинике он не вспоминал и не помышлял, о чем велись громогласные споры, до криков, с Милиным отцом. Павел Карлович в конце неизменно убегал, хлопнув дверью, хотя потом всегда возвращался. Он очень помогал им первое время, с похоронами, с обустройством, с учебой детей, потом еще и с дровами, продуктами. Один раз привез ночью почему-то мешок лука на телеге.

Жили плохо, хотя появилась опять школа, занятия. Митя мечтал об университете, завелись новые друзья, подруги, Леля отделилась. Папенька немножко стал выпивать, в каком же это началось году? И вот впервые Елена не уследила новую женщину в семье. Появилась фельдшерица – молчаливая, очень худая женщина в темном платье. Тогда казалось – старуха, а на самом деле молодая, не больше тридцати. Квартира была тоже с поворотом, как сейчас. Еленина кушетка приходилась как раз под окном на задний двор, у самого крыльца. Выглянула однажды спросонья, она увидела фельдшерицу, выходящую из их двери. Молодую, красивую, без платка. Волосы у нее на висках пушисто кудрявились, блестели глаза и горели всегда бледные щеки. Она увидела Елену в окне и развернулась, как будто входить… Хуже всего было, что звали ее как мать – Александрой. Как-то папенька так смог.

Жили. Он выпивал после работы, Александра все время что-то мыла, стирала в большом тазу за печкой, чинила всем белье. Сейчас вдруг стало понятно, кого она напоминает – конечно, Надю! Точнее, Надя – ее. Елена Михайловна все не могла понять, почему такой знакомой казалась эта сосредоточенная тощая спина, двигающиеся размеренно за стиркой локти и торчащие уши! Вылитая Александра! Папенька – первая в ее жизни измена. Митя страшно переживал, хотя что? Он уже был в университете, мог вообще сутками не появляться дома, а то вдруг приходил с целой компанией. Его только Елена и ждала каждый день.

Леля испарилась куда-то с мужем, он все ездил по партийным делам, этот Николай. Могла ли Елена знать, что теряет старшую сестру навсегда, прощается? Они увиделись еще только один раз. Это было в двадцать четвертом, запомнилось, потому что тогда умер Ленин. Вот той же зимой Николай с Лелей появились в Москве. Елена Михайловна помнила длинный коридор, двери комнат, какие-то люди с вещами и чайниками, узлы на самом ходу. В одной из комнат сидела Леля с младенцем на руках, он все время плакал, она совала ему грудь с раздражением. Еще один маленький ползал вокруг по полу. Мальчик, девочка? Сестра – страшная, расплывшаяся, с отекшими ногами, с папиросой во рту, в какой-то рубахе. А лица опять нет, стерлось, уплыло, кануло…

Больше не встретились. Где она жила потом, Леля? Как умерла, когда? Где ее дети, живы ли внуки? И Елена Михайловна твердо отвечала Левушке: «В революцию я потеряла мать и сестру. И потом отца». В семнадцатом году ей было десять лет.

А в двадцать седьмом ей было двадцать. Миля вышла замуж, Митя женился. Лида ходила беременная, у нее было малокровие, и все торчали в Кондратьевском, потому что Александра чем-то ухитрялась всех кормить. Доставала дрова, старые больничные простыни на пеленки. Всех утешала как могла и прятала от папеньки водку. А он превратился в совершенно гоголевский персонаж, в какого-то Акакия Акакиевича. Забросил чтение, плохо брился, пугался в госпитале любого нововведения, партийных «товарищей», особенно Лелиного давно исчезнувшего мужа. Ходил все время с большим носовым платком, поминутно сморкаясь, вытирая рот, нос и красноватые испуганные глаза. Он больше времени стал проводить на кухне, где Александра отгородила себе портьерой уголок. Сидел там без дела на лавке, прихлебывая кипяток и наблюдая ее хозяйственную суету. Иногда помогал рубить капусту или чистить картошку. Папенька ли? Митя с ним почти не разговаривал. Последние годы жизни старый Корсаков жил совсем один, то есть только с Александрой. У Мити появилась наконец-то своя приличная комната довольно далеко от Кондратьевского, Елена Михайловна уже уехала с мужем. Заходил изредка Павел Карлович поговорить да сыграть в шахматы, но у папеньки игра все чаще не клеилась, он быстро уставал, его мучили головные боли. Обрывали партию, не закончив. Он и письма так все обрывал на полуслове. Писем доктора Корсакова Надя в архиве Елены Михайловны не нашла. Их не было, может быть, канули где-то при переездах. А жаль.

Папенька умер дома за столом во время ужина. Случилось это году в тридцать втором или тридцать третьем, точнее не вспомнить. На похороны все-таки съехались все, кроме Лели. Ей не смогли сообщить, адреса она не оставляла. У Мити уже было двое детей, недавно родился сынок Мишенька, названный в честь деда. Милька приехала тоже с сыном, тогда-то она познакомилась и подружилась с Лидой. Пришел Павел Карлович, несколько врачей и нянечек из госпиталя да Елена Михайловна с Гришей. Александра приготовила нехитрый стол, посидели. Положили в маменькину могилу на дальнем кладбище худенького высохшего старичка с большими ступнями, наряженного в парадный костюм тридцатилетней давности с рыжиной на рукавах и лацканах. Весь день Елена Михайловна вглядывалась в его желтое, натянутое на скулы лицо в гробу, с острым носом и запавшими глазницами. Выражение его было уставшее и немного сердитое. Смотрела и не узнавала. Она все пыталась заплакать, все искала внутри себя горе и не находила. Весь папенька у нее остался там, далеко позади, в каштановой аллее, на высоком велосипеде, смешно взмахивающий руками.

И Митя не плакал. Он суетился, метался. То к жене, то от нее бросался к приезжим, от Елены к Миле, от могильщиков опять к Лиде и гостям. Бегал, бегал. Так ему было легче. Горе и беспокойство уходили в землю движением ног.

Это же качество много спустя обнаружилось в Наде. Она тоже в тяжелые минуты стремилась вместо сидячего заламывания рук ходить, бегать, да хоть пол мыть – лишь бы двигаться! Это было у них известно: если Сережи нет после двенадцати – Надя берется за швабру, если после часу – во двор, и вдоль палисадника быстрым шагом молча наматывает километры. Елену Михайловну это ужасно раздражало. И так никто не спит, нервы на пределе, а тут еще она, опять шагает! Из окна видно, как Надя ходит размеренно и деловито туда-сюда, туда-сюда. Даже если не смотреть, все равно знаешь, что она там. «Лева, иди, верни ее немедленно! Прекрати это как-нибудь!» Лева спускался, всклокоченный, несчастный, но возвращались они всегда вместе с Сережей. Елене Михайловне каждый раз десяти минут не хватало дотерпеть, и хоть в одну больницу она позвонить успевала. Сережа гулял напропалую. Девятый и десятый классы, начало института – как на работу, через день до часу, до двух ночи. Когда только учиться успевал? И шастал он, как потом выяснилось, не один, а с Леночкой Шварц, которую Елена Михайловна опять не обнаружила вовремя.

Мысли скачут. Катастрофически. Только поймаешь одну и опять упустишь. Да, в тридцать втором, точно. В самом конце сентября хоронили папеньку. Митиному сыну был годик, он сидел у Лиды на руках, а другие дети бегали самостоятельно. Старшая Митина девочка и Милькин мальчик. Никогда потом Елена Михайловна бы их не узнала, случайно встретив, да можно сказать и не видела больше. Дети заблудились среди могил. Целый день не расставались, держались за руки. Для них это была просто встреча, развлечение, приятные игры в облетающем кладбищенском парке. Миля сказала: «Может, у них получится, у нас – не получилось! – И еще сказала: – Лида красивая. И тихая. Я бы с ним не смогла, как она». А сама так на него смотрела, обжечься можно было об этот взгляд, обрезаться!