Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - читать онлайн книгу. Автор: Ада Самарка cтр.№ 116

Жить на улице, как все, днем трудиться, а ночью спать он не мог – выползал раз в неделю на колхозной лодке в море за рыбой, получал свои трудодни, и потом скрывался в подземелье, о котором, ясное дело, ни одна душа не ведала, кроме Марии Ильиничны. К общению с Платоном Максимовичем она относилась с осторожностью, сохраняя холодную голову и не давая воли разнообразным трепетным мыслям, стихийно возникающим прямо посреди рабочего дня, среди записей, отчетности, над книгами, в зависших в солнечном луче пылинках или в неясной мгле по дороге домой, с хрустящим снегом, когда под перетянутой платком грудью жарко до пота, а глаза щиплет от сырого ветра с морозом. Во-первых, Платон Максимович готовился уйти под землю насовсем и, будучи человеком уже немного в возрасте, часто и много тешился своими закопанными там богатствами – мясом в банках, залитым сверху свиным жиром, коробками с крупой и макаронами, бутылями с керосином, книгами на разнообразную тематику, в том числе и с теми, что были спасены из церкви – в обтрепанных кожаных переплетах с ятями. Хибарку свою он собирался сжечь, парадный вход в бункер, размещенный под кроватью, замуровать, и жить там, внизу, до самой смерти, показываясь на поверхность раз в год, возможно, чтобы набрать ягод и грибов. У Марии Ильиничны, для начала, были дети. Во-вторых, Платон Максимович был все-таки страшным, как черт, говорил плохо, запинаясь, дышал всегда тяжело, сильно потел, теребил пальцы, когда говорил, и никогда не смотрел собеседнику в глаза, хотя в своих суждениях был всегда предельно деловит, скрупулезен и педантичен, что очень импонировало ей.

Именно ему одному, как бы в ответ на его собственную тайну, была показана Рая. Он ходил по полутемной комнате, пожимая и потирая свои белые одутловатые запястья, тихонько кивал, улыбаясь, а девочка молчала, пристально и горячо поглядывая на него из-за сетки, в которой проворно копошились ее маленькие пальчики.

После знакомства Платон Максимович как-то подозрительно зачастил к ним, причем стал таскать невиданной щедрости гостинцы – засоленное мясо, варенье и твердое, как камень, печенье с неприятным подвальным запахом, хотя брать из тех, подземных запасов, раньше никогда бы не решился. Долго и без толку сидел у них, привыкший к бессонным ночам, казалось, не понимал, что женщины хотят спать. Выпивал по пять кружек заваренного на травах чая с грубыми кусками сахара, причмокивал и, склонив голову набок, улыбался сам себе, иногда приговаривая: «Да уж… однако».

Спустя какое-то время Марию Ильиничну посетила догадка, и она сама отправилась в гости к Платону Максимовичу: он был после суток в море, развешивал во дворе у своей хибарки мокрую, задубевшую одежду.

– Ей, между прочим, не так уж мало лет, – объяснила она после краткого приветствия, и ее тут же поняли, без лишних уточнений.

– Славная девочка, такая, что просто сиди и любуйся.

– Так не каждый же поймет, прятать надо такую красоту, люди нынче жестокие.

– Это да, да…

– И ест она мало. Ты не представляешь, как мало ей надо – день на куске хлеба может жить, одну маленькую картофелину, десять фасолинок, половинка рыбьей спинки, сахару самую малость…

– Да, да… – как зачарованный, повторял Платон Максимович, растерянно ощупывая и поправляя свой висящий на веревке тулуп, словно немного прячась за ним.

– Ты ж позови ее к себе как-то, покажи свои хоромы, она сидит там под окошком у меня, носа на двор не показывает.

На экскурсию в подземное царство пошли все вместе.

Полярная ночь была в самом разгаре – все небо по кругу бушевало красками, от темно-фиолетового до бледно-розового, от пронзительно яркого до нежного, туманно-кремового, шло полосами, как отрезы развевающегося на ветру шелка, словно этой яркой, полыхающей завесой, не пуская на небо день, который светил оттуда, извне, холодным синим светом, прозрачными сумерками, что в какой-то момент на земле даже появлялись намеки на тени, хотя неясно было, в какой стороне прячется солнце. Оказавшись на улице, Рая чуть замешкалась, подняв голову и глядя по сторонам. Остро пахло морем, сухой, чуть подгнившей травой, сырой древесиной, вечерним мшистым лесом, жиденьким дымком. Ветер бил по лицу, но вместо холода тело бросало в жар, особенно горели щеки.

Платон Максимович жил рядом, почти по соседству. Рельеф Кольского полуострова в этом месте почти гладкий, красной галькой полого спускается к морю, но вокруг реки образовались холмы, как кочки, на которых кто-то, словно играя, рассыпал в беспорядке неказистые черные деревянные хибарки.

Главный вход в подземелье был у него из спальни. Рая с Марией Ильиничной, едва переступив порог, остановились, чуть столкнувшись друг с другом. А Платон Максимович поспешно и неуклюже стал на колени возле неубранной высокой, тяжелой кровати с еловыми шишечками на спинке (вид этой кровати в голубоватом уличном свете и остановил женщин) и оглянулся на них приободряюще, чуть извиняясь. Глаза его светились, и руки налились силой – словно собственное детище там, внизу, дышало подземным воздухом, животворящим, из самых недр. Как с родной, самой любимой вещи, он аккуратно смахнул тряпки и коробки, обнажая выкрашенный голубой краской деревянный люк с кованой ручкой. Замер, оглянувшись на женщин еще раз, переводя дыхание, от неловкости вытирая руки о штаны. Затем встал, легко, будто она ничего не весила, сдвинул кровать в сторону, открыл люк, сразу же оттуда, с какой-то специально сделанной приступочки, вынул керосиновую лампу и спички, стал подле, приглашая женщин спуститься.

Там было тепло и тихо. Именно эта сухая, лишенная малейшего шороха или сквозняка тишина пугала Раю больше всего. Они шли, осторожно ступая по земляному полу, то тут, то там переложенному досками, наклоняясь под балками и распорками, и тишина давила на ноздри и виски. Показав основные свои апартаменты, Платон Максимович решил вывести их прямо к дому Марии Ильиничны, туда, где они с ней как-то встретились, у развалившегося наполовину дровяного сарая. Почва там была какая-то негодящаяся для туннелей, все обваливалось, и планировалось тот рукав замуровать и засыпать вовсе.

Впереди вдруг замаячил свет – уже совсем темно-синий, ночной, но живой, и Рая невольно ускорила шаг, так рвалась туда, что почти не заметила, как в одной из ниш, коими изобиловали все туннели, лежит какой-то человек, весь в застывших, скомканных, как бумага, тряпках, темный, кудрявый, с вываленной в проход рукой.

– А это вон из дома того, что не живет никто – печку-то там разобрали, – суетливым полушепотом объяснял Платон Максимович, высунувшись на улицу на миг, и, сраженный неприятным холодным свежим воздухом, решил продлить экскурсию по подземелью. Оборачиваясь и подслеповато щурясь, он грудью столкнулся с Марией Ильиничной, она усмехнулась, опустив голову и вытирая руки о юбки. – Так печку-то там разобрали, да, вот дом и рухнул, а этого сюда специально привезли ночью, у меня тут дырочки-то есть, если стать в нужном месте, то я все-все слышу, – и пригрозил пальцем, так что Мария Ильинична улыбнулась, не поднимая головы.

– Привезли, скинули тут, поджечь хотели, но древесина-то не взялась толком, уехали они, а я скоро пошел туда, думаю: дай найду балок и гвоздей, оно-то всегда надо, а он там и лежит… – Платон Максимович замолчал, учтиво глядя на полутемную нишу и выпавшую в коридор руку. – Да, живой, представляете, и вот не знаю, что нашло на меня, я его сюда и притащил. И намучился же… И не далеко вроде, и не знает никто, а как узнает – у меня-то там дверь с обманкой, подумают, что сам сюда спустился, а коридор главный не найдут все равно.