— Не знаю, что сказать даже.
— Да ничего, — Матвей смущенно улыбается. — Мам, ты пойди приляг, а мы тут приберемся, и до вечера нам надо поработать.
— На работу поедете?
— Да, запускаем новую прогу, надо проследить.
Я иду к себе в комнату и ложусь в кровать. То, что дети говорили обо мне и Марконове, — правда, но не вся. Они понятия не имеют, какова на самом деле правда. И Марконов не звонит, а я так хочу услышать его голос. Просто услышать, мне больше ничего не надо. Пошлю-ка я ему эсэмэску.
«Как твои дела?» — вполне нейтрально звучит, вежливо и ненавязчиво.
«ОК. Познакомился со смешной девушкой, трахались всю ночь. Вот, доложился. Сама-то как?»
А никак. Меня, считай, что и нет уже больше. Но тебе этого знать не надо.
«ОК. Виталик, мне нужен твой совет».
«Люша, все, что могу посоветовать тебе я, может посоветовать и тот адвокат, которого я прислал. Расскажи ему».
«Хорошо».
«Только расскажи, я же беспокоюсь».
«ОК. Надеюсь, ты счастлив».
Конечно, он счастлив. Где-то там, в далекой Испании, он встретил молодую, стройную, беззаботную девушку, с которой ему не стыдно появиться в обществе и на пляже и с которой ему хорошо в постели. И мысль, что он ей, этой девушке, дарит то, что никогда не давал мне, для меня невыносима настолько, что я представить себе не могу, как это сейчас переживу. Он любит ее, он спит с ней, он гладит ее лицо, целует ее, он… Зачем ему я! Мне почти сорок, я усталая, насквозь больная, с кучей проблем и с прошлым, которое никуда не денешь. Ему не нужна женщина с прошлым, со своей жизнью — ему нужна женщина, которая будет жить его жизнью. А я не буду. Просто не смогу. Но я люблю его, так люблю, что нет на свете таких слов, чтобы сказать как. И я не знаю, как мне сейчас скрыть от всех, что я умерла.
— Мам, мы ушли, — Матвей заглядывает в спальню. — Будем вечером.
— Ага. А я посплю немного.
— Отдыхай.
Хлопнула входная дверь, близнецы скатились по лестнице, что-то возбужденно обсуждая на только им понятном языке, а я осталась в пустой квартире. Ну, пусть не совсем в пустой — на кухне звенит посуда, это мой постоялец наводит порядок. И сейчас я как никогда хочу, чтобы этот чужой человек ушел куда-то в свою жизнь, потому что мне надо побыть одной и как-то пережить то, что я должна пережить. Потому что изменить случившееся я не могу никак.
— Оль, я войду?
— Ага.
Он садится на пуфик рядом с кроватью и испытующе на меня смотрит.
— Что?
— Не хочешь поделиться, что тебя гложет? Я так понимаю, это не факт пребывания моей персоны в твоей квартире и даже не покушение на твою жизнь. Так что же это?
— Да, может, как раз покушение.
— Нет, подруга, шалишь. Если бы тебя волновал этот вопрос, ты бы сейчас рыла носом землю, пересматривала бы фотографии из белой папки, шевелила бы мозгами, дергала адвоката и следака, а ты просто ушла в себя и повесила табличку «Не беспокоить!». Из чего я делаю вывод, что гложет тебя нечто совсем иное. Расскажешь?
— Нет.
— Не знаешь, как?
— Не знаю.
Как я могу знать, как рассказывать о таких вещах? О том, что я совсем не пара успешному и классному Марконову, утонченному и очень спортивному, объездившему весь мир, в то время как я бывала только на своей даче в соседней области. Как я расскажу, что на фиг не нужна Марконову, в то время как он мне нужен так, что… Как? Я не знаю, как такое можно рассказать, не расплескавшись слезами и горем, а это как раз то, чего я не хочу выносить за пределы собственного личного пространства.
— Ладно. Поспишь?
— Нет, надо поработать.
Телефон ожил совершенно не вовремя.
— Ольга Владимировна, вы дома?
— Да, дома.
— Я через пять минут буду у вас. Мне очень срочно нужно ваше заключение по некоторым документам.
— Хорошо, Сергей Станиславович.
Так, вечер перестает быть томным. Интересно, как шеф отреагирует на пребывание в моей квартире его брата?
— Это что, Серега сейчас приедет?
— Ага. Что-то там у него срочно загорелось. Он часто так делает, просто раньше он звонил и требовал приехать в офис, а сейчас приезжает ко мне. Но разницы никакой, собственно. А что? Если не хочешь с ним видеться, просто закройся в гостиной, а лучше — у пацанов в комнате, и все.
— Нет, отчего же, — он в задумчивости ерошит волосы. — Прятаться от него у меня нет никаких причин. Просто мое присутствие здесь как объяснить? Откуда мы знакомы?
— А ты ему сказал, где живешь?
— Сказал, что у знакомых ребят, пока их мать в больнице. Но мало ли кого я имел в виду, вряд ли Серега связал это с тобой.
— Ему такое и в голову не придет, это точно. Поэтому я предлагаю тебе закрыться в гостиной и пересидеть. Чтобы не пускаться в длинные объяснения, в результате которых дело еще более запутается. А шеф в последние недели дерганый какой-то — может, из-за Ирины, а может, из-за того, что я перестала жить в своем кабинете, и теперь многое из того, что делала я, делают другие люди, на которых он не может всецело положиться. Короче, Валера, ступай в гостиную и сиди там. Захочешь отлить — возьмешь на балконе банку.
— Ты такая буквальная, просто больно слушать!
— Нежно-удивленных фей ты встретишь сколько угодно, а такую суку, как я, — далеко не везде.
— Однозначно. Ладно, ты права, признаю. Не хочу я с ним объясняться, незачем это ни мне, ни тебе.
— А машина?
— Да я ее припарковал среди других, их там полтора десятка разных. Вряд ли он станет обращать внимание на номера, ему…
Домофон загудел, и он пошел открывать.
— Оль, я дверь оставлю открытой, он зайдет и…
— Ступай в гостиную, он по лестнице скачет, как сайгак по саванне.
Фыркнув, он скрылся в гостиной и плотно прикрыл за собой дверь. Вот чует моя душа, что так оно будет лучше — незачем шефу знать подробности моей личной жизни.
— Ольга Владимировна, вот документы. У меня всего полчаса, и мне нужно хотя бы приблизительное заключение о расстановке сил.
— Присядьте, Сергей Станиславович, на вас лица нет. Что-то случилось?
— Нет, конечно, просто по лестнице быстро шел — времени и правда в обрез.
Врет он, конечно, я за столько лет хорошо его изучила — настолько хорошо, что сейчас понимаю: случилось что-то донельзя скверное, и шеф в жутком кипише. Он усаживается на тот же пуфик, на котором несколько минут назад сидел его брат. Отчего-то это кажется мне забавным, но вид у шефа донельзя взъерошенный и какой-то испуганный, что ли. Я его таким никогда не видела. Что же, черт подери, происходит?