Колдунья-индиго - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Яковлев cтр.№ 67

— Зачем вам присоединяться к марсианской делегации, — пытался мягко переубедить тетушку Федор, для которого такие рассказы старушки тогда еще были внове. — Вы родились и жили на Земле, а возглавлять марсианскую делегацию, да еще с правом решающего голоса, может только коренная марсианка.

— Нет, — не соглашалась тетушка, — за свою долгую жизнь я насмотрелась на такие безобразия, какие могли происходить разве что на Марсе. Следовательно, я марсианка.

Утверждения последующих гостей Федор опровергать уже не пытался, а выслушивал очень нуждавшуюся в общении с почтительным воспитанником одинокую старушку с большим вниманием, со всеми высказываниями потусторонних гостей в тетушкиной интерпретации вежливо соглашался и даже интересовался подробностями. Романтическое сказание о Глобусе ему понравилось, и, ожидая рождения своего первенца, он не прочь был назвать его этим экзотическим именем. Экзотические имена тогда как раз были в моде. Действительно, если девочку можно было назвать Даздрапермой (от «Да здравствует Первое мая!»), то почему бы мальчику не стать Глобусом? Но клятва есть клятва, и Федор назвал своего сына, впоследствии папу Глеба, Даниилом. Даниил Панов тоже восхищался красивой семейной легендой и твердо решил назвать сына Глобусом. Глядишь, мальчик подрастет и со временем станет великим географом… Но мама Глеба, Вера Васильевна Панова, урожденная Шибанова, воспротивилась затее мужа. Вера Васильевна работала учительницей французского языка, прекрасно знала не только язык, но и историю Франции. Она авторитетно заявила мужу, что никакого знатного рода Лапани-Депини во Франции никогда не существовало и Глобусом ни одного французского ребенка никто не называл. Кроме того, она на генетическом уровне не приемлет никакого мучительства, а с таким именем их сын обрекается на адские муки задразнивания. Даниил понимал, что с женой спорить бесполезно. Не то чтобы его супруга была еще упрямей, чем прочие женщины, просто она считала, что ее мнение всегда самое справедливое, а суждения — единственно верные. В то же время всецело преданная мужу и до конца верная семейному очагу Вера Васильевна, желая погасить огонек разгорающегося конфликта, предложила мужу компромисс: назвать сына Глебом. И не Глобус, а вроде как похоже. И мужнина бредовая идея уважена, и сын избавлен от моральных мук.

Глеб принял от отца эстафету поклонения семейным мифам, но ему больше нравилось героическое предание об основателе рода виконтов Лапани-Депини славном русском богатыре Удале Пановом. Сказание об Удале, в отличие от Глобусолиады, основывалось не только на сомнительных с точки зрения достоверности воспоминаниях их престарелой троюродной пратетушки. Оно подтверждалось независимыми свидетельствами летописных источников, которые в свое время привлекли внимание знаменитого поэта девятнадцатого века графа А. К. Толстого. Речь идет о его стихотворении «Василий Шибанов». К сожалению, высокий эмоциональный накал героического пафоса талантливого произведения сочетается порой с некоторым невниманием к правде факта.

Князь Курбский от царского гнева бежал,

С ним Васька Шибанов, стремянный…

Здесь сразу неточность. Не мог Курбский бежать к литовцам с одним стремянным, то есть ординарцем, к тому же еще и крепостным князя. А где же его верный адъютант, выходец отнюдь не из крестьянского сословия? Кого назначали в адъютанты к светлейшему князю Кутузову, по свидетельству графа Л. Н. Толстого? Только дворян! Не всегда шибко богатых, зато знатных. Вот то-то! Имелся такой адъютант и у командующего русским Экспедиционным корпусом во время Ливонской войны князя Курбского, и этим адъютантом был молодой, но уже прославленный своими ратными подвигами сын боярский, а может, даже княжич, Удал Панов. Имя у него было такое — Удал, или он получил это прозвище за свое удальство, достоверно не известно. Но в битвах, сечах и бранях он не раз спасал жизнь своему обожаемому начальнику, защищая князя Курбского собственным телом от вражеских мечей, стрел и копий и сражая супостатов направо и налево. Каждый божий день Удал исхитрялся проявлять свое удальство.

— Хлебом его не корми, только дай совершить какой-нибудь подвиг! — говаривал, бывало, князь Курбский.

А Удал скромно оправдывался: мол, «подвиги — наша профессия», не могу нарушить семейную традицию. И правда, все мужчины в роду Пановых были бесстрашными воинами, и все доблестно пали смертью храбрых в бесчисленных войнах того средневекового времени. Прекрасная половина их семейства тоже не страдала малодушием и имела обыкновение нелицеприятно высказываться о сильных мира сего. Чем такая вредная привычка была чревата в эпоху Ивана Грозного, да и во все другие эпохи тоже, объяснять нет никакой нужды. Малолетнего Удала призрел из милости князь Зубатов-Щербатов и определил сиротку в Благородный пансион при Конно-стрелецком полку, где отрок получил прекрасное разностороннее образование. В протоколе экзаменационной комиссии отмечалось: «Он по-солдатски совершенно мог изъясняться и стрелял, легко на лошади скакал и попадал в мишень отменно…» Чего ж вам больше? Педконсовет решил, что он силен, умен и очень миловиден. Последнее качество для выпускников Благородного пансиона считалось необязательным и даже нежелательным, но раз уж так само по себе получилось, молодого специалиста с красным дипломом назначили адъютантом к князю Курбскому. Так Удал попал на Ливонскую войну.

В первый же день он совершил подвиг, а когда молодой новобранец с победой вернулся из чиста поля во стан русских воинов, к нему сразу же подбежали други-однополчане, радостно восклицая: «С почином тебя! Это нужно отметить!» Как тут откажешься? С тех пор так и повелось. Утром Удал совершал подвиг, потом до вечера отмечал это событие с боевыми друзьями. Со следующего утра опять все по новой. Долго тянулась Ливонская война, долго воевал Удал, немало получил он наград и отличий за свое геройство и наконец заслужил самую высокую награду, о какой только может мечтать молодой воин, — ему предоставили краткосрочный отпуск на десять суток (без дороги) для поездки на малую родину. Прибыв в стольный град Москву, Удал первым делом бил челом своему покровителю — князю Зубатову-Щербатову.

— Хорошо, что ты приехал, — приветливо встретил его благодетель. — У меня к тебе как раз есть важное дело. Послушай…

— Нет-нет, все дела, важные или неважные, это потом. Сначала я должен отметить мой приезд! Други и подруги уже ждут меня в ночном клубе по интересам «Дубки»! — живо возразил князю Удал. И такая сила воли звучала в его словах, что Зубатов-Щербатов понял: спорить бесполезно, и уступил. — Ладно, иди, отмечай. Только чтобы завтра утром был у меня здесь, как штык!

Очнувшись утром следующего дня, Удал понял, что лежит под дубком и широко раскинутыми руками обнимает мать — сыру землю. Товарищи и подруги его вчерашних трудов попирали своими недвижимыми телами траву-мураву вблизи и поодаль. С Удалом же отдых разделяли сразу две красны девицы. Одна спала, уткнувшись носом в голенище его сапога, а увесистые ноги другой покоились на Удаловом затылке. Поднимаясь с земли, Удал вынужден был потревожить их покой, и одна из красных дев, не открывая глаз и не приходя в сознание, промычала: «О-о-ой», очевидно, хотела сказать «дорогой», а другая простонала: «Ы-ы-ый», видимо, выговаривала «милый», да у нее не все получилось. Но Удалу некогда было выяснять, какими ласковыми словами хотели попрощаться с ним красны девушки, ему нужно было спешить к князю Зубатову.