Радуга тяготения - читать онлайн книгу. Автор: Томас Пинчон cтр.№ 117

Но разве Джакып Кулан то и дело — нечасто — не смотрел на Чичерина через весь бумажный класс, либо врасплох у окон в зеленую раскрытую глубину, эдаким особенным взглядом? Не говорил ли взгляд этот: «Что бы ты ни сделал, что бы он ни сделал — ничто не поможет тебе в смертности твоей»? И еще: «Вы братья. Вместе, порознь — велика важность. Живи. Когда-нибудь умри, с честью, подло — только не от его руки…» Свет всякой общей осени приносит тот же бесплатный совет, и всякий раз надежды в нем чуточку меньше. Но ни тот брат, ни другой слушать не умеют. Черный, должно быть, где-то в Германии обрел собственную разновидность Джакыпа Кулана, какого-нибудь юного туземца, что гляделками своими развеет его германские грезы о сошествии ангела Десятой Элегии, взмахи крыл его уже на закраинах яви, явился и топчет бесследно белый рынок собственного изгнанья… Лицом на восток, черный лик несет вахту с некоей зимней дамбы либо стены из мелкозернистого камня земного оттенка — озирает низменные пустоши Пруссии, Польши, целые лиги лугов ждут, а Чичерин тем временем, что ни месяц, все взвинченнее и от ветра лощенее с западного фланга, и видит, как История и Геополитика уверенно вводят их в конфронтацию, меж тем как радиоприемники верещат все громче, новые турбинные водоводы в ночи на ощупь содрогаются в гидроэлектроярости, что нарастает по пустым каньонам и ущельям, небеса днем густеют милями ниспадающих балдахинов, белых, будто виденья о небесных юртах баев, играют нынче и все равно неуклюже, но с каждой рассеянной схемой все менее игриво…

К обглодкам глухомани едут Чичерин и верный его спутник-киргиз Джакып Кулан. Конь Чичерина — вариант его самого: аппалуза из Соединенных Штатов по кличке Змей. Раньше Змей был чем-то вроде коня-содержанта. В позапрошлом году жил в Саудовской Аравии, и каждый месяц ему слал чек сумасбродный (или же, если вам в радость параноидные системы, кошмарно рациональный) нефтяной магнат из Мидленда, Техас, чтобы конь держался подальше от всяких американских родео, где знаменитый необузданный мустанг Полночь в те дни расшвыривал вьюношей налево и направо по выцветшим на солнце загородкам. Однако Змей у нас — не столько Полуночно-дик, сколько методично смертоубийствен. Хуже того — непредсказуем. Если выезжаешь его, он может быть безразличен или же смирен, как юная дева. Но вдруг, опять-таки без всякого предупреждены! схватившись припадком из последних ундуляций глубокого вздоха, может запросто вас прикончить единым жестом копыта, змеино изогнув шею и уставя глаз в тот миг и точку на земле, где вы прекратите жить. Тут никак не скажешь: по многу месяцев он может не доставлять хлопот. Чичерина пока игнорировал. Но трижды покушался на Джакыпа Кулана. Два раза киргиза спасало тупое везенье, а на третий он на самом деле удержался и долго скакал на жеребце, добившись в итоге сравнительного послушания. Но идя к позвякивающей изгороди Змея на склоне, Чичерин несет вместе с кожаной уздой и куском рубцеватого гобелена — кинуть коню на спину — сомнение, безутешную возможность: может, в последний раз киргизу не удалось его смирить? И Змей лишь выжидает…

Они едут прочь от железной дороги — все дальше от тех зон земных, что полюбезнее. По всему крупу и ляжкам аппалузы взрываются черные и белые звезды. В центре каждой новы — строгий круг вакуума, без цвета, куда полуденные киргизы на обочинах поглядывали и с ухмылками отводили глаза, мотнув головою к горизонту за спиной.

Чудны, чудны динамика нефти и манеры нефтяников. После Аравии Змей повидал немало перемен на пути к Чичерину, который может оказаться другой его половиной: множество конокрадов, трудных скачек, конфискацию тем правительством и этим, бегства в еще более отдаленную глушь. На сей раз — киргизские фазаны разбегаются от грохота копыт, здоровенные они птицы, что твои индюки, черно-белые с кроваво-красными кляксами у глаз, ковыляют к нагорьям — у Змея это, может, самое последнее приключение, теперь уж и не упомнишь родники в оазисах, над которыми курится дым, бородачей, резные с перламутром лакированные седла, поводья из крученой козлиной шкуры, женщин на седельных подушках, что от восторга воют во тьме в кавказские предгорья, — их по мазкам елезаметнейшей тропы уносит похоть, буря… только следы тянутся позади по этим предельным травяным угодьям: тени отпотевают и упокаиваются в фазаньем гомоне. Два всадника стремятся дальше, и движущая сила нарастает. Лесной аромат на крупе ночи медленно тает. На солнце, которое пока не их, ждет… Кто?.. Дожидается их невообразимое существо — рослое, и горит…

…даже теперь, во взрослых грезах к переполошившейся Галине является крылатый всадник, красный Стрелец с детских революционных плакатов. Вдали от галдежа, снега, истерзанных улиц сбивается она в комок тут, в азиатской пыли, ягодицы дугами ввысь, поджидает первого касания его — этого… Стальные копыта, зубы, некий свистящий взмах перьев поперек позвоночника… звенящая медь конной статуи на площади и ее лицо, вжатое в сейсмическую землю…

— Он солдат, — это Люба так про Чичерина, — и он далеко от дома. — Отправлен служить на дикий Восток и тянет лямку спокойно, невыразительно и явно под неким проклятьем власти. Слухи столь же неумеренны, сколь апатична эта страна. Командиры звеньев в комнате отдыха судачат о бабе — изумительной советской куртизанке, носившей ночную кофту из белой лайки и брившей себе идеальные ноги каждое утро до самой промежности. Осовременилась конеебка Катерина, вся в горностае и брильянтах. В любовниках у нее числились все — от министров до таких, как капитан Чичерин, естественно, самый у нее пресамый. Пока нео-Потемкины бродили ради нее по Крайнему Северу, пока умелые волки-технократы возводили в тундре поселения, целые урбанистические абстракции из льда и снега, наглый Чичерин — в столице, заховался у нее на даче, где они играли в рыбака и рыбку, террориста и Государство, путешественника и край волново-зеленого света. Когда на них в конце концов обратилось внимание властей, это отнюдь не означало смерть Чичерину, даже ссылки не означало — лишь истончение карьерных возможностей: вот так уж в те дни выпадали векторы. На добрую часть его золотых годков — Средняя Азия, либо атташе где-нибудь в Коста-Рике (ну — хорошо бы и впрямь когда-нибудь Коста-Рика — передышка от этого чистилища, чтобы прибой тасовался, зеленые ночи — как же ему не хватает моря, как грезит он о черных глазах, влажных, как у него самого, колониальных глазах, что опущены долу с балконов крошащегося камня…)

Между тем другой слух повествует о его связи с легендарным Вимпе, главным торговым агентом «Ostarzneikunde GmbH» [179] , дочерней компании «ИГ». Поскольку общеизвестно, что представители «ИГ» за границей — на самом деле германские шпионы, подчиняются берлинской конторе под названием «NW7», этой истории про Чичерина поверить не так-то легко. Окажись она буквально правдой, Чичерина бы здесь не было — ни при каких условиях ему не сохранили бы жизнь ради этой спячки наяву в восточных гарнизонных городках.

Конечно, он мог быть с Вимпе знаком. Жизненные пути их некоторое время бежали довольно близко — как в пространстве, так и во времени. Вимпе был Verbindungsmann в классическом стиле, в нем чувствовался нездоровый энтузиазм: обворожительный симпатяга — такой, что шарм его валится на вас уступами или террасами силы: дружелюбные серые глаза, вертикальный гранитный нос, рот, что никогда не дрогнет, подбородок, неспособный к фантазиям… темные костюмы, безупречные кожаные ремни и серебряные запонки, ботинки из конской шкуры, что блистали под стеклянными потолками царских вестибюлей и по всему советскому бетону, неизменно щеголеват, обычно корректен, информирован и пылок касательно органической химии — его специальности и, как намекалось, его веры.