Город "Ё" - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Шульпяков cтр.№ 23

Но мир этот наступит очень не скоро.

14.

Наблюдая за людьми, дивясь чудным красотам природы Алтая, приходишь к выводу, что человек подражает природе, а природа человеку. Люди сливаются с пейзажем, становясь его частью, о чем говорит легенда про чудь, которая ушла в землю всем народом. Ходят косолапо, лица что кора кедра, речь синкопирует, как вода на перекатах Катуни. Идешь по дороге, смотришь — коряга, подойдешь поближе, оказывается — человек.

Наоборот, природа выглядит рукотворной. Глядя на то, как аккуратно чья-то рука расставила березки, как продуман рисунок на почерневших досках, как по человечески проворно опускается туман на озеро, начнешь, ей-богу, верить в умных духов.

15.

Два дня на Телецком мы вели активный образ жизни. Мы сплавлялись на рафте и поднимались по камням к верхнему водопаду на Третьей Речке. Мы прыгали по метеоритам в Каменном Заливе и гоняли щук на мелководье. На третий день я решил отдохнуть от пьянства — поваляться на койке, полистать книжку. Спутники мои развели руками, собрали манатки — и уплыли, оставив до вечера тушенки с водкой.

Жили мы в сарае от хозяев. Сарай торчал на пригорке, сверху шумели горы, внизу, стало быть, лежал огород, изба, а слева-справа курятник и баня. Я лежал на койке и читал знаменитую книгу Георгия Гребенщикова «Моя Сибирь», где этот самый Гребенщиков возбужденно излагал про бурханизм и то, чем жив Великий Хан Алтай.

Время от времени я вставал, плескал себе водки. Закусывал свиным жиром из банки — и снова ложился на сетку. Чем дальше я продвигался по книге, тем тревожнее становилось на душе. Дойдя до Ойрот-хана, я глянул в окошко и увидел, что озеро зловеще запенилось. Когда читал про то, как шаман распарывает барашку брюхо, где-то рядом взревел бычок, и странные шорохи пронеслись у сарая.

«Ладно», — думал я и плескал себе водки.

Но алтайские духи не унимались.

«Блестишь ты, как девятигранный алмаз, о Хан Алтай!» — читал я дальше.

И тут же бриллиантовый дым загорался в углах сарая.

«У богини озера есть две белые руки, они ощупывают каждого, кто приходит в эти края, и забирают злых, и пропускают добрых», — бежал я по странице и снова выглядывал в окошко. Царица Небесная!

Две огромные белые руки и в самом деле спускались на черное озеро! Две огромные белые руки извивались, как змеи! Две огромные белые руки повисли над озером, а потом накрыли его огромными белыми ладонями, и стало темно на белом свете, как в заднице у шамана.

«Яхши, яхши! Чудо свершилось: Белый Бурхан идет!» — услышал я в темноте чей-то шепот.

И тут же в горах раздался оглушительный трубный глас.

«Вот оно! — мелькнуло в голове. И следом: — Беги!!!»

Но было поздно. Со страшным стуком в дверь уже ломились подземные, воздушные и водные духи Великого Алтая. И некуда было деваться мне от Белого Бурхана.

16.

«Это ничего, ничего, — говорил Вовка, отпаивая меня травяным чаем. — Когда в прошлом году белочка с Бурханом к Николсу приходили, он своих в погреб запер. Три дня держал! Боялся, что он вернется».

Погреба в нашем сарае не было, но паспорт я все же успел спрятать. Мы нашли его среди дров в печке перед самым отъездом.

«Машину времени» решили в дорогу не брать. Ехали на том же «пазике» долго, с остановками во всех деревнях и селах. По дороге в автобус садились меднолицые бабы, какие-то пастухи. Сопливые, но уже с младенцем на руках девчонки. Кто-то ехал в город выправить документы. Кто-то на работу в соседнее село. Через шофера передавали посылки — банку со снятым медом, корзину с грибами.

Их забирали родственники на следующей остановке. Сел к нам один старик с клюкой, ехал молча, глядя в одну точку. Через сто километров вышел в такой же затерянной деревне и снова уселся на остановке — только в другую сторону. И я понял, что он путешествует, как умеет, туда и обратно.

Из таких вот событий и складывается обычная жизнь в Горном Алтае. Шаг у нее микроскопический, это правда. Но жизнь от этого не становится менее значительной.

Скорее наоборот.

Так думал я, глядя на горы, через которые пробирался наш автобус. Сшивающий мелким стежком огромное пространство в самом центре материка. О чем думали остальные пассажиры нашего маленького ковчега, неизвестно. Да и мне все чаще кажется, что и Барнаул, и Телецкое случились со мной в чужом каком-то сне.

И что этот сон никогда уже не повторится.

Первый раз я попал в Ташкент на юбилей, когда республика отмечала День независимости, в 2001 году.

Атмосфера нервозная, гнетущая. Жители, кто не уехал с глаз долой, тушуются по углам. Кругом спешка, суета. На площадях подзабытая советская атрибутика, акробатика. Как будто вернулся назад, в прошлое. Но прошлое почему-то стало чужим, восточным. Перелицованным. Перекрашенным.

По следам поездки я написал очерк. Вот как он начинался:

«Мягкая среднеазиатская деспотия. От избытка триколора рябит в глазах. На растяжках лозунги президента про величие нации. Милиция (все — в золотых зубах) то и дело устраивает проверки. Смотрят с прищуром, подозрительно. Шевеля губами, долго вертят документы в пальцах.

В газетах только хорошие новости. По первому каналу народная музыка и аксакалы в балахонах. По второму — национальная эстрада и девушки (пупок обнажать запрещается). По кабелю Россия, но через раз и с помехами. Цензура на радио, ТВ и в прессе. Если „неудобный“ материал появляется в российской газете, тираж изымают с лотков. В дорогих изданиях страницы просто вырывают.

За незаконное обналичивание валюты — секир-башка.

За кражу автомобиля — секир-башка.

За торговлю анашой — секир-башка.

Зато:

Проезд на такси по городу — полдоллара.

Чашка плова — четверть доллара.

Проститутка — 8–10 долларов (Ташкент), 3–5 (Самарканд).

Ну и привкус шашлычного дыма, конечно».

Очерк напечатали в московской газете, разразился скандал. Друзья из Ташкента рассказывали, что тираж в городе конфисковали, но город успел прочитать очерк в интернете. В редакцию названивали из посольства — требовали опровержения. Но никакого опровержения, само собой, не последовало.

А вот как я писал о Ташкенте три года спустя:

«…Ночью, когда жара спадала, мы ходили на Анхор. Это небольшая речка в бетонной опалубке на задворках города. Днем у воды странный цвет, как если плеснуть в зеленый чай молоко. Ночью — маслянистый и черный, как казан из-под плова.

В тот вечер нас оказалось трое и красивая незнакомка, татарка Юля. Раздевшись под кустами, они ловко нырнули во тьму. А я все стоял, медлил.