История его слуги - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 38

— Можно? — спросила она.

Я сказал:

— Конечно, можно, — и сел за стол, стал будто бы писать.

* * *

Несмотря на мое пренебрежение, Сэра продержалась в моей жизни еще очень долго. Уже давно ушла Дженни, след простыл многих других, не столь значительных в моей жизни девушек, а Сэра время от времени все еще появлялась в моей постели. Может быть, надежда достичь меня время от времени вспыхивала в ней опять. Она очень меня добивалась. Даже когда я, вконец обнаглев, послал ее в качестве живого подарка моему только что приехавшему из Европы приятелю, он одиноко жил на Мэдисон, и никого в Нью-Йорке не знал, и ебать ему было некого. Сэра послушно пошла. Я же говорю, что Сэра была открыта любому эксперименту.

Расстались мы совсем недавно. После ужина в ресторане «Пи Джей Кларкс» мы пришли в миллионерский домик и забрались в постель, чтобы ебаться или спать. Но Сэра была настолько пьяная и stoned, что ее бруклинское воспитание в ней взыграло. Она стала обвинять меня в жадности (!), буржуазности (!) и еще каких-то страшных грехах, орать «Shit!», «Fuck!» и истерически смеяться. Она так меня разъярила этой сумасшедшей сценой, что я выгнал ее, не выебав. Я был всего-навсего миллионеров слуга, у меня жили рядом богатые бляди-соседи в других домах, которые порой позволяли себе звонить по телефону даже во время парти, устраиваемых моим хозяином, и жаловаться на шум. Да я и сам не люблю шума, поэтому я в гневе побил ее голую и выгнал в три часа ночи на улицу. Заставил взять все ее тряпки и, не выебав, выставил. Сказал: — Уебывай немедленно!

Сэра глядела на меня укоризненными отрезвевшими глазами и повторяла:

— Эдвард, а не стыдно тебе? А тебе не стыдно?

Мне было стыдно, но я решил ее наказать.

Через несколько дней после этой истории я получил письмо в официальном конверте Метрополитен-музея, она работает теперь там фотографом. Письмо очень примечательное, и, очевидно, Сэра действительно меня любила, таким злым было ее прощальное ко мне письмо:

«Ты большой, зияющий, пустой нуль. Ты — синоним постоянного неудачника. Ты неудачник в дружбе, неудачник в любви, и ничто иное, как обманывающийся дурак, в том, что касается твоей карьеры. Ты несчастен во всем, что ты делаешь, потому что ты сконцентрированная на себе, поверхностная, нечувствительная личность.

Настоящая причина, почему твоя книга не идет в Соединенных Штатах, не имеет ничего общего с ее будто бы контровершиал темой. Причина, по которой никто не коснется твоей книги здесь, та, что Соединенные Штаты имеют куда более высокие стандарты для литературы, и твоя книга просто недостаточно хороша. Кэрол (ее страшная, как смерть, серого цвета подруга, работающая шестеркой в издательстве) на самом деле сказала мне, что твоя книга самоснисходительная и скучная и что она даже не могла и подумать о том, чтобы показать книгу издателю.

В конце концов твои идеи лежат только на поверхности и значат очень немного. Ты ничто иное, как претенциозный идиот.

Я сомневаюсь, что ты имеешь даже одного друга в этом мире, которому ты можешь показать это письмо. Ни одного, чтобы посмеяться, как глупо все это.

Живи и путешествуй с одной работы слуги на другую работу слуги, разглагольствуя свои клише.

Никто не будет как-либо затронут тем, что ты делаешь.

Ты ребенок с огромным «Я». Ты мастурбируешь свою дорогу через жизнь».

Подписи не было.

Я расстался с Дженни очень неожиданно для меня, хотя именно в такой ситуации, в которой хотел всегда расстаться, — она вдруг нашла себе парня, почти сразу же забеременела от него и уехала к нему в другой город, в Лос-Анджелес. Ее Бог дал ей бэби и поместил ее на приличествующее ей место в жизни, со мной она явно нарушала Божий и земной порядок.

После того как теперь Линда познакомилась с моей бывшей женой Еленой, она сказала мне: «Эдвард, я никак не могу понять, что общего между Дженни и Еленой. Елена — шикарная женщина, а Дженни была почти крестьянка. Пейзант». Я объяснил Линде, что Елена была женой русского поэта Эдуарда Лимонова, а Дженни полтора года была герл-френд другого человека — бедного вэлферщика и безработного, обитателя синглрум окупейшан отелей — нью-йоркца Эдварда.

Дженни поступила правильно, что ушла, или природа поступила правильно. Наши с ней отношения ничего нового ей не приносили, и хотя мы опять стали делать любовь, иной раз она была безразлична к моему члену, иногда очень редко счастлива, сексуально мы были несовместимы никак. Время от времени Дженни заговаривала о женитьбе, но я говорил, стараясь выглядеть грустным, что у нас нет пока денег для создания семьи, и она на время затихала, соглашалась.

Я не знаю, подозревала ли она, что у меня есть любовные отношения с другими женщинами, или считала, что я довольствуюсь ее скромной диетой, не знаю. Несколько раз, я помню, Дженни находила у меня в ванной женские вещи — часики, ожерелье, кольцо, и много раз обнаруживала женские шпильки на полу моей спальни. Но она предпочитала верить моим объяснениям, когда я говорил, что у меня оставался ночевать тот или иной из моих приятелей с девушкой, или другую, не всегда ловкую, ложь сочинял, а может быть, Дженни разумно не желала поднимать шума. Я все же думаю, что она не подозревала, какую бурную сексуальную жизнь я вел, а ведь у меня даже была зеленая книжка, в которую я записывал, чтобы не перепугать, свои любовные свидания. Порой у меня бывало две, а то и три разных девушки в день, и я своим донжуанством гордился, как подросток.

Как бы там ни было, к тому времени, когда Дженни вдруг меня оставила, я уже привык к бесконечному чередованию моей дружелюбности и признательности к ней с ненавистью к ней же, и раздражением. За что я был ей признателен — вы уже знаете, а раздражало меня ее плебейство. Например, как она сидит, растопырив жирные ноги (она начинала полнеть, господа), так что пизду было видать, ну не пизду саму, так ее трусы, а пизда была под ними, она ленилась натянуть или расправить свою длинную юбку. Длинные юбки она носила в подражание Нэнси, ее хозяйке, та всегда облечена в униформу — в волочащиеся даже в снег и грязь по земле платья.

Я бывало говорил ей: «Дженни, почему ты одеваешься, как старуха, тебе же 22 года? (Ей уже 23 года! Время текло.) И почему ты сидишь в такой вульгарной позе? Ты что, ленишься сдвинуть ноги?»

Она смеялась, а если я продолжал настаивать, она раздражалась и кричала свое неизменное: «Cut it out, Эдвард! Cut it out! He критикуй меня, я сижу очень естественно, как мне удобно, а другие пусть не смотрят, если им неприятно!»

Однажды я довел ее таким образом до слез. В тот день мне было особенно противно на нее смотреть: от вырванных зубов мудрости рожа у нее опухла, под носом опять был прыщ, она оскорбляла чувство эстетизма во мне. Я был та еще штучка, господа, но, ей-богу, можно было же за собой следить! Ведь она была рослая и симпатичная девочка, могла бы выглядеть куда лучше, могла бы чуть краситься, скажем. Я ей все это и сказал тогда, и она заплакала.