Великая мать любви - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 42

— Тебе этого не понять, — сказал я. — Ты родилась в этой стране. Я же — эмигрант. Все, что совершает эмигрант, увеличивается в размерах во много раз. Я не хочу, чтобы впоследствии у меня в биографии было пятно. Кто ее знает, эту судебную администрацию, что от нее ожидать! Заложат копию розового листка, оставшуюся у полицейского, в компьютер, и будет она фигурировать в моем деле всю мою жизнь. Они не напишут «мочеиспускался в сабвэе», но ограничатся определением «обвиняемый по статье такой-то не явился в суд». И получится, что я формально беглец, беглец от закона, скрывающийся от закона человек — outlaw. Ебал я это удовольствие, Сэра, я пойду в этот трижды ебаный суд через месяц. И я хочу, чтобы ты пошла со мной как свидетель. Дабы засвидетельствовать, что я писал не в сабвэе, но на улице — это послужит смягчающим обстоятельством.

— Что за fucking глупый русский мужик! — убежденно сказала Сэра. — Я с тобой не пойду. Если ты глуп, то вовсе не обязательно, чтобы и я вела себя как дура. Зачем, в первую очередь, ты назвал ему свой настоящий адрес? Коп наверняка считает, что ты соврал, и совсем не ожидает, что ты явишься в суд как последний идиот!

Остаток пути в миллионерский дом мы громко ругались. И придя туда (босса не было в Нью-Йорке) и поднявшись в мою комнату, мы не перестали ругаться.

— Глупая жопа! — кричала она.

— Беззаботный продукт капиталистического общества! — кричал я. — Побочный эффект свободы!

Мы улеглись на разных кроватях. А ведь собирались делать любовь.

Я никому не сказал о том, что меня будут судить. Согласно неписаным законам поведения советского гражданина, переданным мне папочкой и мамочкой так ловко, что я даже не заметил момента передачи, я решил скрыть свой социальный позор. Линда, секретарша босса, могла дать мне ценные советы и указания по поводу судов и, в частности, «моего» — в даун-тауне, на Вест-Бродвее. Ее школьный приятель «извращенец» незадолго до этого вновь, во второй раз, угодил в тюрьму за то, что пытался дать потрогать свой член двум малолетним школьницам. Джерри часто звонил Линде из тюрьмы. Линда, не стесняясь ни босса, ни меня и не боясь уронить свое социальное достоинство телефонной связью с преступником, вслух обсуждала каждый разговор с Джерри. Иногда с юмором, иногда раздраженно. «Извращенец» Джерри даже стал на короткое время нью-йоркской знаменитостью: о нем написала «Нью-Йорк Пост». «Извращенец получает тюрьму, атаковав невинность!» — на первой странице объявила газета, очевидно не имевшая в этот день другой, более интересной информации… Но я не посоветовался с Линдой. Я побоялся, что повестка в суд повредит моей карьере батлера, что босс, может быть, уволит меня немедленно, не желая, чтобы у него служил человек, способный «уринировать» в сабвэе.

Месяц, отделявший меня от даты 17 декабря, я провел в волнении. Я разыскал среди нескольких тысяч книг босса запыленный Уголовный Кодекс Штата Нью-Йорк и попытался найти в нем мое преступление. Конкретно мое, очевидно редкое, преступление не упоминалось в пухлой книжище, но, повозившись с библией законов несколько часов, я догадался, что «уринирование в сабвэе» относится к категории преступлений — нарушений общественного порядка. Что я объединен законом в одну группу с агрессивными алкоголиками, драчунами и крикунами на ночных улицах, с теми, кто затевает скандалы в супермаркетах, в вагонах сабвэя (!) и в автобусах.

Во вторую неделю декабря значительно похолодало. Зимнее солнце угрожающе висело над холодными ущельями улиц, как бы символизируя мое отчаянное положение. «Скоро-скоро холодная рука закона возьмет тебя за плечо, Эдвард», — думая я и поеживался. Сон мой сделался нервным, я много раз просыпался среди ночи и даже кричал во сне. Чаще всего мне снилось, что за мной в миллионерский дом являются полицейские, сажают меня в полицейский автомобиль и мчат в аэропорт Кеннеди. Автомобиль, вопя сиреной, въезжает прямо на летное поле, и cops силой вталкивают меня в самолет. «Они меня депортируют… Депортация!» — думал я с ужасом. Орал: «Не-еееееет!» И просыпался.

Фу, какая чушь! Кто же депортирует человека за то, что он пописал на улице, или, если даже принять полицейскую версию, в сабвэе? Однако «они» могут воспользоваться этой заусеницей — писанием в сабвэе — и избавиться от меня. Схватить меня за заусеницу и вытащить вон из тела Америки… Иди потом доказывай, что ты лишь пописал… Статья номер такая-то — и точка… Поворочавшись в постели, я решил навести порядок в своих страхах. О'кэй, предположим худший вариант: «они» меня, да, депортируют. Но куда? В Советский Союз? Хуй-то. Они на это не пойдут. Забоятся «Эмнести Интернейшнл». И потом, как они могут депортировать меня в Советский Союз, если официально я прибыл к ним из Италии… Закон есть закон, депортировать следует в страну, откуда человек прибыл. Закон есть закон… Я повеселел и попробовал представить себя, депортированного, у подножия арки Константина в Риме. Мне понравилось мое воображаемое фото в рост на фоне Арки. Рим мне нравился всегда. В Риме жил Гоголь. Буду и я там жить. Позабыв о существовании вонючих сабвэев с крысами и Нью-Йорка, похожего зимой на котельную Дьявола. А если и итальянцы меня депортируют? Ха-ха, опять-таки, они депортируют меня не в Советский Союз, но в Вену, в Австрию, откуда я прибыл в Италию. Хорошо, но если и австрийцы меня депортируют?..

Ну, положим, сразу они этого не сделают. Пока уладят все дела с бумагами, то да се… Потом Советы еще могут послать австрийцев на хуй. Не нужен нам никакой батлер мистера Грея, бывший неофициальный московский поэтишка! Мы знать его не хотим, даже в сибирских лагерях он нам на хуй такой не нужен, живите с ним сами, и возитесь с ним, и пусть он обписает все ваши сабвэи! В Вене, кажется, уже выстроили метро. Когда я жил там в 1974 году, то окрестности собора Святого Стефана все были разрыты к чертовой матери! Австрийцы строили свой сабвэй…

О'кэй, предположим еще раз худший вариант… Все меня депортировали, и я приземляюсь в Боинге-707 в аэропорту Шереметьево… Выхожу, сопровождаемый здоровым австрийским бульдогом (конечно, сотрудником CIA), и он, подведя меня к советским таможенникам, злорадно улыбаясь, говорит мне: «Вот тут и писайте, комрад, сколько вам угодно!» И уходит. А таможенники меня игнорируют. Меня ждет, руки в карманы, кагэбэшник Антон Семенович, молодой человек в круглых позолоченных очках, тот самый, который беседовал со мной несколько раз в 1973 году.

Несколько повзрослевший. «Ну как, прогулялись галопом по Европам-Америкам, Эдуард Вениаминович? — спрашивает он. — Что, и там не ужились, мистер? Попробуем отправить вас в еще одну часть света, где, может быть, вы задержитесь. Кстати, там нет сабвэев и можно писать где хотите». — «Куда это вы меня?» — спрашиваю я осторожно, догадываясь уже куда. «А в Сибирь, в Магаданский край», — отвечает Антон Семенович, и улыбается. «А я Сибири не боюся! Сибирь ведь тоже русская земля!» — заявляю я вдруг нахально, использовав слова народной песни. Сам же думаю, что ничего страшного — в Сибири я всерьез займусь самообразованием и сделаюсь плодовитым, как Солженицын. Я закрыл глаза и увидел себя в валенках с галошами, в тулупе и шапке, сидящим за грубо сделанным деревянным столом… И я заснул, так и не узнав, что мне ответил Антон Семенович на мое наглое заявление.