Великая мать любви - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 24

— Вы спите, Толь?

— Какой там… Так, отпустило чуть-чуть после укола. Скоро опять схватить. Передыхаю.

— А я в деревню валю на несколько дней. Работа есть. Церковь подмалевать приятелю помочь.

— Врешь ты все, — лицо Смерти изобразило что-то вроде улыбки. Череп заулыбался. — Кобелить отправляешься…

Он не возразил.

— Правильно делаешь. Гуляй вовсю… Я вот… — череп остановился и задумался. Из-под желтых, тонких, как лист бумаги, век, выкатились слезы. — Я вот все робкий был. Баб боялся… А теперь что? — Он поглядел на юношу. И ответил сам, медленно открывая рот: — Все теперь… Назад машинку не перекрутишь.

Поэт встал.

— Пойду. Ждут меня… Держитесь тут без меня… Толь… — сказал он и засмеялся. Он хотел сказать: не помрите тут до моего возвращения, но, естественно, не мог этого сказать и проглотил окончание речи. Уже схоронивший к тому времени нескольких друзей, он не был сентиментален, скорее, даже жесток, но… Одно дело, когда умер Юло Соостэр… Он оставил после себя детей, картины… А слесарь, ему, должно быть, очень страшно идти в ледяной мир из этого ледяного мира, где он был посторонним и чужим, только соседом. Ни детей, ни картин… Страшно, наверное.

Череп покачался на тонкой шее и вдруг спросил, выделив еще пару слез из-под век и всхлипнув:

— Ты думаешь, я умру, Эдь?

Застыдившись, он ответил черепу не ложью, но нейтральным и глупым: «Все умрем, Толь…» — смутился сказанным и хотел было наговорить черепу бодрых еще глупостей, но тот остановил его жестом и прошептал:

— Я вчера видел себя в зеркале… Я — это она. Смерть. Она меня выела изнутри. Меня во мне уже очень мало. Это она во мне…

Бля, подумал юноша, где же он раздобыл зеркало. По просьбе Светланы они сняли со стены зеркало в ванной. Раз в два дня Светлана сама брила брата…

— Пойду я, Толь. Держитесь! — Он дотронулся до синей маленькой руки, бывшей еще пару месяцев назад медвежьей лапой. — Бывайте!

— Бывай…

Вернулся он через неделю. Ночью. Витечка высадил его из белого «мерседеса» на Кропоткинской улице. Он и Елена тщательно скрывали от Витечки настоящее его место жительства. Посему только через двадцать минут он дошагал до дома на Погодинской. Ярко горел свет в комнате Толика. Озаряя даже тротуар под домом. Створка окна несмотря на холод была широко открыта.

Взбежав по лестнице и открыв дверь, он очутился лицом к лицу с бабкой.

— Пропащий явился, — сказала бабка в кухню. — Толик-то наш отмучился. Помер. — Бабкин голос не выражал никакой печали, только подобающее уважение к факту смерти. И, может быть, удовлетворение по поводу того, что сосед наконец умер и возможно будет вымыть с хлоркой всю квартиру, и повесить зеркало в ванной, и не затыкать больше уши ватными пробками, чтобы не слышать стонов.

В кухне находились дед, Светлана и Сашка — водитель самосвала. Светлана — рукава платья засучены выше локтей — мыла эмалированное ведро, поставив его в кухонную раковину. Сашка сидел на стуле Толика, сжимая в руке кепку. Дед стоял у своего стола, прислонившись к нему задницей.

— Мы уж его и обмыли тут, — сказала бабка, кивнув на Светлану и ведро.

— Сами? — поразился юный интеллигент.

— Ну да, сами… Оно и удобнее, и денег платить не надо. И одели уже. Иди погляди… — Бабка направилась в комнату слесаря, подразумевая, очевидно, что юноша последует за ней. Он последовал.

Слесарь, наряженный в белую рубашку и черный костюм, лежал на столе. Ноги от коленей, не уместившись на столе, зависли над полом. Костюм был тот самый, в котором слесарь сидел за этим же столом в день Первого Мая, в котором ходил с соседом на демонстрацию.

— Мертвого лучше сразу же мыть и обряжать, пока не захолол, — пояснила бака. — Позднее ты на него спиджака не наденешь, когда застынет. — Очевидно, бабка имела большой опыт обращения с мертвыми. Она преспокойно ухватила вдруг слесаря за ступню в носке. — Во, теперь захолол! — удовлетворенно воскликнула бабка. — Потрогай!

Чтобы не выглядеть мальчишкой и маменькиным сынком, он потрогал. Не тело, но какую-то другую субстанцию заключал в себе черный носок. И субстанция действительно была холодной.

— Хорошо умер. Тихо. Сегодня с утра еще его боль отпустила. Довольный лежал — я заглядывала, — тихий. Даже уснул немножко. А к шести часам задышал, задергался и умер. В той же комнате, Эдь, где и родился сорок четыре года тому, — сказала бабка. — Ну и слава Богу, очень уж мучился.

— Да, вот она, наша жизня, — сказал дед, входя. — Он мне как раз в сыновья годился. — От деда пахло водкой больше обычного, очевидно, он сумел выпросить у бабки добавку к ежедневному рациону по случаю смерти соседа. Возможно также, что дед был доволен тем, что куда более молодой мужчина в квартире умер, а он, дед, жив. — Завтра уж хоронить будем. И поминать. Доктора разрешение дали, так как дело смерти ясное.

В комнату вошла Светлана.

— Ты, пожалуйста, никуда не пропадай опять, Эдь! Если он видит — а говорят, они после смерти еще долго все видят и чувствуют, — ему будет приятно, что ты на поминках сидишь.

Поколебавшись, он решил не присутствовать на коллективном поминовении. Переночевав рядом с покойником, сбежал рано утром. И появился в квартире через день.

— Сбежал… — сказала бабка, увидев его.

— Не смог. Дела были…

— Ну и правильно сделал, — сказала бабка. — Я бы тоже ушла, да куда деваться. Неудобно перед Светкой. Он родился здесь, у меня на глазах. Пришлось… Напились очень мужики… И дед мой нажрался, обрадовавшись…

— Однако ты выпей, чтоб ему земля пухом была. — Бабка отперла свой шкаф и достала медицинскую круглую бутылочку. — Спирт. Светлана тебе оставила. Сказала, пусть обязательно выпьет.

Он выпил, чтоб земля была Толику пухом. И закусил оставленным Светланой холодным.

На Новодевичьем кладбище, в конце улицы, слесаря, разумеется, не похоронили. Там хоронят больших людей, а не слесарей. Гроб долго везли на похоронном автобусе, и бабка даже не смогла вспомнить названия кладбища.

— Теперь крадучись хоронят, — пожаловалась бабка. — Раньше бывало — грузовик в кумач затянут, гроб на грузовике в цветах, детишки вокруг гроба… Жена идет в черном платке, венки несут сослуживцы по двое, если медали и ордена есть — награды на подушках несут… Духовой оркестр, траурные марши всю дорогу играют. А теперь сунут в автобус, в другой автобус родственников насажают — и мчат, как картошку из колхоза.

— Это тоже тебе. — Бабка вытащила из стола кожаные черные перчатки и две крахмальные, с бумажными воротничками, из прачечной, рубашки. Голубую и белую. — Наследство.

— Да мне не нужно, я и перчаток не ношу. А рубашки куда, я в них утону. Он на два размера больше меня был.

— Бери, — сказал бабка сурово. — Обычай такой. Нам тоже вещи его достались. И Сашке серый костюм Светлана отдала. На память.