Американские каникулы - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 57

Большого скандала не случилось. Однако меня все же обвинили в том, что мои произведения «льют воду на мельницу советской власти». Я улыбнулся и философически заметил, что любая русская книга выгодна какой-нибудь власти. Тут встал он, будущий труп, одетый в черный бархатный пиджак, и сказал:

— Ты не должен извиняться перед каждой старой рухлядью (мой обвинитель был старик)… Ты написал гениальную книгу, и нечего стесняться этого. Я честно вам скажу, — обратился он к полусотне собравшихся, — я сам собирался написать такую книгу, но он, — будущий труп энергично указал в меня пальцем, — меня опередил.

Русские несдержанны в своих оценках как ни одна другая нация. «Гениальный, гений, гениально…» — запросто слетает с их языка. Однажды мне пришлось даже услышать выражение «обыкновенный гений». Посему я не опровергнул соотечественника и не стал оспаривать пышнейший эпитет, приклеенный им к моей книге. Подискутировав еще некоторое время по моему поводу, я все это время мирно улыбался в президиуме, русская литературная общественность за рубежом дружно закончила вечер водкой, бутербродами и салатом, к которому подали бумажные тарелки, но почему-то забыли подать вилки. Еще не старый, крепкий красномордый профессор русского языка с седым чубом, очень гордившийся тем, что в нежном возрасте шестнадцати лет сражался вместе с эсэсовской бригадой против коммунистов, подошел (кожаное пальто до пят, рюмка водки в руке) и прохрипел нахально:

— Такие как ты, юноша, развращают русскую молодежь, приучая ее к гомосексуализму и наркотикам. Как минимум к пиздострадательству, — добавил он.

— Сам водку глушишь галлонами, Ярослав, — вышел из-за спины его будущий труп, мой защитник, — а за моральность молодежи мазу тянешь. Не слушай фашиста, Эдик!

Он употребил эту очень русскую домашнюю форму — «Эдик». Так говорят обычно о маленьком мальчике: «Эдик, Толик, Юрик…» Не знаю, называют ли еще взрослых мужиков Вовиками и Толиками в России, но когда-то это было неизбежно. Красномордого эсэсовца увела жена, а мы с будущим трупом разговорились.

Он не был для меня абсолютно неизвестной личностью. Еще в 1975-ом я услышал о нем тотчас же по приезде в Нью Йорк. Его ставили мне в пример удачливости и успеха. Уже тогда большое нью-йоркское издательство напечатало первую его книгу «Секс и преступления на улице Горького». Его критическая статья о положении советских эмигрантов в соединенных Штатах на оп-пэйдж [74] «Нью-Йорк Таймс» наделала шуму и вызвала протесты организаций, ответственных за экс-советских идиотов, приехавших за сладкой жизнью. На мой взгляд, статье не хватило удара, будущий труп побоялся дойти до конца, до естественного умозаключения, побоялся признать, в частности, что эмиграция из Советского Союза не имеет права называться политической. Но именно поэтому его и пригрела «Нью-Йорк Таймс». Они любят разбавлять свой бульон водой. В лучшем случае — 50 на 50.

— У фашиста дома пулемет, и во дворе рычат две гигантские немецкие овчарки. Он так и не освободился от привычек своей романтической юности. Тоскует по хозяевам, по белокурым бестиям со свастиками на рукавах черных мундиров. — Юрий заулыбался. — Утверждает, что во сне их видит.

— Может, сочинил себе прошлое, врет для понту? Ты его хорошо знаешь?

Я подумал, что еврей Юрий и краснорожий экс-эсэсовец вроде должны взаимоотталкиваться.

— Затащил меня к себе чуть ли не в день знакомства. Хорошо живет в ап-стэйт Нью-Йорк. Час от Джордж Вашингтон бридж. Дом огромный. Куркульский. Хорошо принимает тоже, жратвы, водки — невпроворот… Но, разумеется, все разговоры только о прошлом. Как он раненых достреливал, какие были эсэсовцы классные офицеры… Знаешь, блатная романтика войны…

— Могу себе представить, наверное, были привлекательными эсэсовские юноши. Только не совсем понятно, как он попал в эСэС, ведь негерманцев не брали.

— Был кем-то вроде сына полка у них. Он же блондин, голубые глаза. Сейчас, правда, время и водка обесцветили, вытравили дядины глазки, но был, я уверен, хорош. Может, и спал мальчик с офицерами, теперь от него хуй добьешься, теперь он поборник нравственности. Моралист. — Юрий засмеялся в нос.

Оказалось, что Юрий с юга Украины, из Днепропетровска, близкого к моему Харькову.

— Основной своей профессией считаю не журнализм и не писательство. — Юрий довольно осклабился. — Я профессиональный вор. Начинал как карманник еще мальчишкой. В Днепропетровске меня знали под кличкой Студент.

Я тоже был вором. Больше пяти лет. Правда, карманник из меня не получился, я не умею работать с телом. Я задумался на некоторое время, разглядывая его, симпатичен ли он мне. Решил, что и да, и нет. Чтобы скрыть немного начинающуюся лысину, он был коротко острижен. Крепкая голова без шеи переходила в крепкое туловище вора, продолженное худыми ногами. Может быть, только небольшая выпуклость в районе живота принадлежала писателю, но все остальные части, даже классически сбитый набок, да так и застывший нос его, был носом вора. Также как и мягкая походка.

Мне симпатичны профессиональные криминалы. Я всегда чувствовал себя с ними легко. Я думаю, я их понимаю. Я терпеть не могу глупых и истеричных хулиганов, устраивающих драки на улицах, суетливых уродов, мешающих людям жить. С профессиональным вором-карманником Алексеем в 1970 году жил я в одной квартире в Москве у Красных ворот и сохранил о нем прекраснейшие воспоминания. Это был хорошо воспитанный молодой человек с костистым темным лицом, тщательно выбритый, всегда одетый в черный костюм, белую рубашку, галстук и очень хорошо начищенные черные туфли. Алексей вставал около четырех часов дня, пробирался по коридору в общую ванную, если встречал меня или других соседей, вежливо здоровался. Он мылся, одевался и совершал в коридоре у двери в свою комнату ежедневную церемонию чистки туфель. Он курил дорогие сигареты неизвестной мне марки, название золотыми буквами было вытеснено на каждой сигаретине, и душился одеколоном «Шипр». На «работу» Алексей выходил после шести вечера. «Работал» в основном в ресторанах и гостиницах, реже в больших магазинах. Никогда в общественном транспорте. Несколько раз я встречал Алексея возвращающимся домой рано утром с книгой под мышкой.

Студент напомнил мне Алексея. Аккуратный. Спокойный. Узнав, что мой роман (именно тот самый, который он собирался написать сам) был отвергнут двумя десятками американских издательств, он уверенно-профессионально заявил:

— Купят, суки, однажды. Куда они денутся. Дело времени… Думаю, что минимум сто тысяч долларов тебе эта книга принесет в конце концов. Издадут на полдюжине языков, а то и больше.

Сейчас, когда все предсказанное им совершилось, я пристально гляжу на моего личного пророка в семьдесят девятый год и вижу нас, стоящих у того русского стола. По залитой вином и водкой бумажной скатерти там и сям разбросаны пустые бутылки, бумажные тарелки с остатками бутербродов и салата, окурки, пепел, пробки, употребленные бумажные салфетки. Видна чья-то спина, рукав чьего-то пиджака, чей-то профиль… Может быть, профиль или спина его будущего убийцы?