Американские каникулы - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 40

Две сотни гостей жевали пахучие южные блюда и пахли сами. Пот омывал тела, разогретые водкой и пищей. Пахли крепкие средиземноморские салаты, соединяясь с запахом духов, дезодорантов и алкоголя. Осмелев, гости заговорили громче, стали перекрикиваться между столами.

— Прошу тишину, товарищи, — сказал ведущий, появившись у микрофона. — Слово предоставляется новорожденному.

Дядя Изя, о, в эти минуты он был похож на Аристотеля Онассиса в фильме «Последний тайкун» [43] , дядя Изя сделал шаг на эстраду, качнул к себе микрофон и сказал, вытирая платком шею:

— Тут немало было сказано хороших слов обо мне, спасибо, товарищи, большое. Теперь я хочу произнести тост за вас, мои дорогие приглашенные!

Микрофон усилил в несколько раз и без того заметный южно-простонародный акцент бывшего начальника стройтреста Молдавской Республики и «дорогыэ прррыгглашенныэ» прозвучало железом о железо, грубо и с грохотом. Простой человек из народа, добившийся денег и успеха, обращается к своему клану, к друзьям в своем доме, на своем юбилее. Он мог бы без труда научиться говорить менее грубо, но, по всей вероятности, не хотел. Он хотел, как Аристотель Онассис, плясать «Сиртаки» или что там, «Фрейлейкс» на голливудском закате в маленьком голливудском порту, среди голливудских греков, в его случае — евреев. Мы и находились совсем рядом с Голливудом, кстати говоря.

Мы, гости, выпили за нас. Приветствуя дядю Изю. С рюмкой в руке Изя сошел с эстрады. Ведущий объявил нечто вроде антракта.

— Кто хочет, может выйти подышать, пока «услуга», — сказал он, — освободит немножечко столы. Кто не хочет, может кушать дальше.

Так как мои соседи — творческие интеллигенты — не сдвинулись с места и продолжали «кушать дальше», я, не желая быть белой вороной, остался тоже сидеть за столом.

На плечо мое легла тяжелая рука.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Эдик? Мои интеллигенты тебя не обижают? — Дядя Изя изволил самолично остановиться за моим стулом.

Я встал. Мама успела научить меня вежливости. А если бы и не успела, когда такой вот тип стоит за вами, в рубашке поло, рука с перстнями на вашем плече, вы вскочите сами, хотя никто вас этому не учил.

— Я одну книжку твою прочел, — сказал он. — Об одиночестве ты хорошо написал… Чего смотришь так? Не веришь? Я всегда книжки любил читать и в Союзе читал.

Я подумал, что очень может быть. Ведь для того чтобы читать книжки, нужно всего лишь знать тридцать три буквы алфавита. И вообще, зачем ему врать, он что, от меня зависит? Нет. Никак. Однако его отношение к писателю — анахроническое, советское. И всегда будет таким, ибо он вырос в обществе, где писатель стоит на шкале ценностей куда выше начальника стройтреста. В Лос-Анджелесе — куда ниже.

— Спасибо, — пробормотал я, — мне очень приятно. Тем более от такого неожиданного читателя, как вы.

Он улыбнулся всем большим лицом.

— А ты что думал, констракшэн-босс только с бетоном умеет да с железом… Мы и к благородному материалу иной раз обращаемся… Давай выпьем за тебя. Ты что пьешь?

На нас, заметил я, смотрел весь зал. На него, разумеется. Лица творческих интеллигентов за нашим столом подобрели. Очень.

— Все пью.

— А я коньяк. У меня, понимаешь, давление, так я коньяк пью.

Незамедлительно, безо всякого со стороны дяди Изи требования, усатый уже разливал в наши рюмки из граненого, с широкими плоскостями графина пахучую жидкость.

— Давай за твои литературные успехи!

Мы стоя выпили. Часть гостей зааплодировала. Он похлопал меня по плечу:

— Гуляй, веселись… Если чего надо, не стесняйся. Только шепни, всегда помогу. — И Аристотелем Онассисом, сунув руку в карман, в другой — недопитая рюмка, отошел, чтобы поцеловать только что явившуюся пышную блондинку в желтом платье.

— Ну, теперь ты — персона грата, — объявил, возникнув, Виктор. Физиономия его сияла. — Обрати внимание, что все жополизы на тебя теперь по-другому смотрят. На тебе печать только что поставили: «Одобрен дядей Изей». А это кое-что в нашем городе. Опять советую тебе застрять у нас здесь. Подумай. Множество благ поимеешь.

Мы спустились на террасу.

Над бассейном горели праздничные гирлянды иллюминаций. В надувную шлюпку пытались попасть, прыгая с края бассейна, одетые и неодетые, но в купальных костюмах, мужчины и женщины. Из баров и в бары курсировали потоки гостей, несмотря на постоянное присутствие на террасе достаточного количества официантов с подносами, полными алкоголя. Визг, смех, сигаретный дым, вопли падающих в бассейн, брызги…

Я стоял за пальмой, спиной к зарешеченной до уровня моих лопаток бездне, в руке бокал. Я боролся с собственным алкоголизмом. Я дал себе слово растянуть мое виски с водой хотя бы на полчаса. Я поглядывал на часы. Борясь с алкоголизмом, я наблюдал, как в нескольких шагах от меня в шезлонге Виктор тискает белые груди пьяной чужой жены. Безнаказанно, ибо пьяный муж остался спать в баре.

— Здорово, Лимонов!

Неизвестный мне очень молодой человек появился передо мной. В розовой тишотке с зелеными рукавами, с надписью «Соц-Арт» на груди. В тугих, обливающих тощий зад и ноги, полосатых штанах до колен.

— Здорово, — ответил я вовсе не знакомому молодому человеку.

— Ты меня не узнал, конечно, — понял юноша. — Я был у тебя в Москве с отцом. Я, правда, тогда был совсем маленький. Я Дима Козловский. Скучно тебе со всей этой мешпухой, да, Лимонов?

— Изучаю нравы. Не скучно. А ты-таки очень вырос, Дима Козловский. Кем же ты стал, что ты делаешь в жизни?

— Я скульптором стал… То есть «артист» по-американски. Я еще в Нью-Йорке начал. Отец меня к Эрнсту Неизвестному отдал в ученики. Ну я у него прокантовался два года, знаешь, все эти профессиональные штуки учился делать — гипс мешал, за водкой скульптору бегал…

— Постигал основы мастерства, так сказать…

— Угу, основы… Потом отец здесь, в Лос-Анджелесе устроился, и я в конце концов тоже сюда привалил. Я теперь сам работаю. Знаешь, в стиле «Соц-Арта» — советский социалистический реализм, портреты вождей и все такое прочее… сейчас очень модно в Америке. Вот на Гугенхайм в этом году подал, может, дадут… — он засмеялся, — как жиду.

— Гугенхайм еще японцам охотно дают, — сказал я. — Почему-то их любят в Гугенхайме.

— Ну и как ты все это находишь, Лимонов? — Юный скульптор повернулся в бассейну. — Этнография, да?.. Гляди, папан сигает!

Отец его, Миша Козловский, с воплем бросился в бассейн, но, пролетев мимо шлюпки, шлепнулся задом о воду.

— Да, — сказал я, — этнография. Нечто похожее на фильм «Крестный отец».

— У папана хоть фигура, как у мальчика, — заметил сын Дима, — вообще-то вокруг одни слоны. Как человеку за сорок переваливает, так он превращается в слона. Почему так, а, Лимонов?