Подросток Савенко - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 14

Асина кровать покрыта цветным пледом, а поверх — шкурой. Рыжей, лисьей. Эди-бэби садится на шкуру.

Нравится Эди-бэби и освещение в доме Вишневских. Везде расставлены маленькие настольные лампы с абажурами из старых географических карт, это очень уютно придумано. В салтовских же домах свет идет сверху, от торчащих под потолком ламп, или совсем голых, или прикрытых матерчатыми оранжевыми или красными абажурами с длинными шелковыми кистями, что делает салтовские комнаты похожими в первом случае на общественный туалет, во втором — на гарем, такой гарем с абажурами Эди-бэби видел на картинках в старой географической книге о Турции.

Еще у Вишневских просторно, нет никому не нужных бегемотообразных буфетов и шифоньеров, отнимающих у человека жизненное пространство, только нужная мебель.

Ася приносит ему на подносе (!) вино и маслины. Вино венгерское — называется «Бычья кровь». Извиняясь, она говорит:

— Простите нас, мсье, за то, что мы вынуждены подавать вам венгерское вино, а не французское. К сожалению, аборигены не завезли в этот раз французского вина в близлежащий гастрономический магазин. — Ася, поставив поднос на низенький столик рядом с Эди-бэби, шутливо приседает, как это делают барышни в фильмах о дореволюционной жизни, и садится рядом.

Когда Ася говорит «аборигены», Эди-бэби не может удержаться от того, чтобы не сказать: «А! Бори и Гены!» Или если не сказать, то хотя бы вспомнить точный каламбур. Еще Ася часто употребляет словечко «местные». Асе не нравятся местные аборигены, и, когда она рассказывает Эди о Париже, к глазах ее иной раз появляется что-то похожее на слезы.

Когда Эди-бэби впервые познакомился с Асей, он учился в шестом классе, Ася говорила по-русски с акцентом, она тогда только что приехала в Харьков из Франции. Встретился Эди-бэби с Асей при очень романтических обстоятельствах. В театре.

Учеников 8-й средней школы города Харькова редко оставляют в покое. Даже во время каникул их пытаются организовать, сплотить, направить и культурно воспитать. Салтовских ребят воспитать трудно, и девочек тоже. Многие ребята курят едва ли не с первого класса, Толька Захаров например. Начинают пить они тоже в очень раннем возрасте. Обычно две трети салтовских ребят бросают школу в шестом или седьмом классе, и кто не идет на завод, просто болтается по улицам. Но, очевидно, чем тверже материал, тем ретивее воспитатели.

Вот и тогда, во время новогодних каникул, их повели в оперу. Если бы в тот день тринадцатилетний тогда Эди-бэби знал, что ему делать, он бы в оперу не пошел. Но никаких развлечений в тот день у него не наблюдалось, посему, готовясь к опере, он сам выгладил свои узкие, как чулок, темно-синие брюки, переделанные из отцовских военных штанов, только выпорот был синий эмведешный кант. Брюки эти прекрасно держали складку, к тому же они были самые узкие в их школе — шестнадцать сантиметров, Эди-бэби ими гордился. Раиса Федоровна понятия не имела, что брюки уже шестнадцать, она думала, двадцать четыре. Эди-бэби, как умный мальчик, не желая излишне раздражать родителей, в три или даже четыре приема, постепенно, чтоб каждый раз родители привыкли, заузил свои брюки сам. К его чести следует сказать, что, не владея ни иголкой, ни ниткой до этого, он справился с задачей блестяще. Раиса Федоровна обнаружила, что брюки уже шестнадцать, только позлее, в феврале 1956 года, когда ей сказала об этом Рахиля — их классная руководительница, старая еврейка, сменившая в пятом классе армянку Валентину Павловну Назарьян.

Тогда еще Эди-бэби не сказал Рахили Израилевне Кац в присутствии всего класса, что она старая жидовка, это случилось позже. Тогда еще у них с Эди-бэби были вполне приличные отношения. Эди-бэби уже давно был низвергнут с должности председателя совета отряда, но был еще редактором и художником классной стенной газеты и оценивался еще на школьной шкале ценностей более или менее высоко, хотя уже и считался непутевым и в перспективе, по-видимому, пропащим, после своего нашумевшего на всю школу побега из дому в марте 1954 года.

Как бы там ни было, Эди-бэби позволил протащить себя через весь город на двух трамваях и привести в колонне на Рымарскую улицу, где помещается здание Харьковского театра оперы и балета. Поверх белой отцовской, тоже военной, рубашки и бабочки, которую ему подарил на день рождения Витька Головашов, и темно-синего пиджака, чуть темнее знаменитых брюк, так что создавалось впечатление костюма, Эди-бэби надел свое бежевое новое пальто балахоном, чехословацкое. Родители купили ему это пальто на свою голову, не подозревая, как будет выглядеть в нем их сын. Эди-бэби уже тогда старался быть франтом, и путешествие на двух трамваях в окружении разнообразно, большей частью по-деревенски или по-детски одетых соучеников его раздражило. Он стеснялся многих из них.

Высидев на плюшевом балконе с большим трудом первое отделение (оказалось, что опять давали «Спящую красавицу», которую восьмая средняя школа видела уже два раза) и зная, что ему предстоит еще три отделения, уйти было невозможно, насильники распорядились не выдавать никому из учеников пальто в раздевалке до окончания спектакля, Эди-бэби обозлился. Он стоял вместе с другими ребятами в туалете и раздраженно курил, все они ругались и независимо сплевывали, и Эди ругался тоже в припадке бессильной злости на кретинизм школьного начальства. Тут-то Вовка Чумаков, в то время лучший приятель Эди-бэби, второгодник, он тогда еще не ушел из школы (это именно вместе с Вовкой Эди убегал в Бразилию в марте 1954 года), предложил выпить.

— Выпить можно, сбросимся по трояку (не забывайте, что все это происходит до перемены валюты, до 1960 года), но как ты купишь выпить? — спросил Эди-бэби Чуму. — Суки никого не выпускают. И в дверях стоят физкультурник Лева и старшая пионервожатая…

— Очень просто, — ухмыльнулся Чума, — вылезу в окно, смотри, какая большая форточка. Только у меня денег нет.

Никто не ожидал, что у Чумы будут деньги. Чума был самый бедный в классе. Его мать стирала белье, отец погиб на фронте, ему даже завтраки с собой не всегда давали. Но Чума был уважаем в школе за свою храбрость и еще за красоту — у него были волнистые каштановые волосы и зеленые большие глаза. И он был высокий мальчик. Эди-бэби в то время уже почти достиг своих 1 метра 74 сантиметров, но Вовка Чума был выше.

Ребята полезли в карманы курточек и пиджаков, выскребая оттуда мятые рубли и мелочь. Чума собрал все это в карман, ухмыльнулся и полез в окно.

— Смотри не слиняй, — сказал ему Витька Головашов.

— Ты что, охуел? — сказал Чума, оборачиваясь, одна нога его уже была в форточке, — у меня же здесь пальто.

Все захохотали. Из кабинки, до этого закрытой, вышел старик с бородкой и, оправляя костюм, со страхом покосился на племя младое, незнакомое. Племя засвистело и затопало ногами, а Витька Ситенко даже ткнул в старика два пальца, как бы обещая выколоть ему глаза…

Старик выбежал моментально.

Зазвенел театральный звонок, собирая народ обратно в зрительный зал. Все, кто скинулся на выпивку, решили остаться в туалете и подождать Чуму, магазин был рядом с театром, через улицу. Но Витька Головашов резонно предположил, что Лева — преподаватель физкультуры, зная их привычки, придет в туалет проверить. Витька Головашов парень сообразительный, и потому он предложил всем пятерым забраться с ногами на унитазы и закрыться в кабинках, вряд ли Лева станет рваться в кабинки, он только посмотрит, не торчат ли под кабинками ноги, внизу кабинки в театре оперы и балета были открыты.