Он много спал и первые недели доставлял хлопоты только матери, поскольку каждые несколько часов его нужно было кормить. Его кроватка стояла рядом с нашей кроватью, и жена быстро вскакивала ночью, из окон комнату освещали уличные фонари, и, бормоча ласковые слова, давала ему грудь. И он там чмокал. Я оставался в постели, хотя и неизменно просыпался от каждого его писка.
Мне, привыкшему описывать необыкновенные истории и стра-а-шные приключения, даже как-то неловко представлять все эти семейные банальности. О том, как вёл себя выброшенный к нам в мир мокрый комочек Вселенной, которому мы в конце концов дали имя — Богдан, о чём в книге записей актов гражданского состояния есть запись.
Ну и потянулись ночи, переходившие в дни, и дни, переходившие в ночи. Он сосал молоко из мамки и писал, и какал в подгузники или как они там называются, я уже и забыл. Увидев как-то, что я взял подгузник с дерьмом с полу двумя пальцами, его мать озлилась.
— Это твой сын! — прорычала она, — а ты берёшь с таким отвращением!
Я, если не ошибаюсь, что-то пролепетал, что если можно не хватать дерьмо моего сына всей ладонью, то лучше не хватать его всей ладонью. Но прозвучал я неубедительно. Для себя я отметил, что она рычит на меня впервые, и внутренне признал свою некоторую холодность. В холодности и отдалённости меня не раз упрекала и моя мать, так что это, пожалуй, правда. Я не совсем человек.
По мере крепчания его организма сын мой становился всё более энергичным. Он ел всё больше, и делал это много раз за ночь. Я, выработавший на войнах и в тюрьме чуткий сон, всегда просыпался вместе с ним и с женой. И это было изнурительно. Потому что у меня, как раз невовремя, обострилась астма. Я просыпался от сына и не мог заснуть от астмы. Я так кашлял, что моя жена поверила в то, что у меня туберкулёз. И очень настойчиво убеждала меня отправиться на рентген: «Ты заразишь мне ребёнка!»
Вместе с экипажем ребят-нацболов, охранявших мою жизнь, мы прошли рентген. Доктор-рентгенолог средних лет принял нас пятерых, и мы только отблагодарили его недорогой бутылкой коньяка. Дело происходило в неуютной больнице на окраине. Туберкулёза у меня не обнаружили, и лёгкие мои на снимке выглядели красивыми и воздушными. Я, однако, невзирая на чудесный вид моих лёгких, почти не спал из-за моего ребёнка. Его мать скептически поглядывала на меня, неловко держащего дитя в руках, как маленькую мумию. Ясно было, что опыта общения с младенцами у меня не было, за что же смотреть на меня со скептическим презрением?
Мыть ему задницу я научился легко. Некоторые проблемы были у меня некоторое время с креплением на нём чистых подгузников, но я освоил и это нехитрое искусство. Говорят, сейчас даже пигмеи в лесах Африки пользуются подгузниками, а тут человек с интеллектом высшего типа, так определили мой интеллект в 2001 году в институте имени Сербского.
Я обычно уезжал к середине дня по своим политическим делам. То был год коалиции с Каспаровым и Касьяновым. 14 декабря этого года (2006-го) мы заявили на Триумфальной площади митинг и шествие. Шествия (мы называли его «марш несогласных») нам не разрешили, а вот митинг мы провели. (Провели, впрочем, и часть шествия, уйдя по 1-й Брестской улице, я взял Каспарова и Касьянова под руки, и мы пошли, а за нами повалили граждане, на гражданах висели милиционеры!) С того митинга сохранилась выразительная фотография, получившаяся совершенно случайно: три лидера у микрофона: слева направо: я, Каспаров и Касьянов. Так бы нам и оставаться в союзе, стране такой союз был необходим, но «два Ка», как я их стал называть, успешно рассорились друг с другом уже через полгода. Но тогда, в период с лета 2006-го по лето 2007-го наша совместная политическая жизнь была интенсивной.
Я уезжал, возвращался вечером, заезжал на Православный рынок на Краснопролетарской улице, покупал там мясо, зелень и фрукты, и явившись в дом, готовил ужин, он же и обед. Примерный муж Эдуард, на которого я гляжу из настоящего в прошлое с чувством снисхождения и превосходства. Судьба моя была другая, вот в чем дело, а уж если у тебя есть ярко выраженная судьба, карма, то ты хоть железной волей обладай, невидимый компас всё равно развернёт тебя на твою дорогу.
Домик-флигель, такой уютненький сарайчик, слепленный работниками местного ЖЭКа для себя, стоял, солнечный и тёплый, в зимнем солнце и непогоде. Квартира моей жены, маленькая, но уютная, где раньше жили одинокая актриса и её дочь, теперь была местом обитания четверых, прибавились мужчины: я и мой сын. Возникло «гендерное», как сейчас говорят, равновесие. Я каждый раз, если задумывался о своей жизни в целом, говорил себе, что вот теперь я живу «правильно».
У неё появилась неудобная традиция — брать его перед рассветом к нам в постель. Потому что он просыпался, и уже не для того, чтобы поесть и опять погрузиться в бессознательный сон. Нет, теперь он просыпался от избытка сил, ему хотелось двигаться и жить. А нам хотелось спать. Жена брала его и клала между нами. В темноте он посапывал и вдруг ударял меня головой в висок или в затылок со страшной силой, как будто бы неприемлемой для несколько-килограммового младенца. У меня искры из глаз летели. Но я молчал, зная, что она обидится даже на тембр моего голоса, даже на резкое движение. Впоследствии она всё равно предъявит мне обвинения в том, что я «раздражался», когда сын ударял меня головой и ползал по нам, не давая смежить веки. Видимо, моё раздражение выдавала спина.
Я думаю, она скорее догадывалась о моём «раздражении», ибо скрывать раздражение я научился, пройдя через тюрьмы, там ты не можешь показывать своё раздражение, лучше этого не делать.
Новый год мы встретили красиво, я весь остаток жизни буду помнить тот уют и то правильное, простое человеческое счастье, которое у нас получилось. У армянина Гарика — оптового поставщика продуктов для ресторанов из Франции (с его женой моя жена познакомилась в парке, обе выгуливали младенцев в колясках) — мы закупили недорогого, но хорошего французского шампанского и вина, а также разделили с ними напополам короб устриц. Моя жена нафаршировала яблоками утку, а я зашил утку чёрными нитками.
В доме пахло жареной уткой, младенец попискивал время от времени, я ловко открывал специальным ножом устрицы, преодолевая их сопротивление, шампанское чуть зелёное в зелёных простых бутылках. Я был счастлив, счастлив, счастлив. Настоящая полноценная сказка творилась вокруг. Я написал в тот же вечер чудесное стихотворение, в ту же ночь написал. Необыкновенно счастливое, сейчас-сейчас, вот оно:
Дом
Кричит младенец, снег идёт,
Пирог в печи растёт.
Повидлом пахнет и мукой,
Здесь дом заведомо не мой,
Но я в нём всё же свой…
Глава семьи я сед и прям,
Я прожил много зим…
Мой сын — Давид, жена — Марьям,
Давид — как херувим,
Давиду старшая сестра —
Ты юная Сара!
Так можно довести до слёз!
А за окном — мороз…
Мы Новый год и Старый год
Руками разведём.