Медвежатник фарта не упустит - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Сухов

Устаревший «Эриксон» последний раз с громким шипением испустил облако пара и, лязгнув железом, наконец остановился. Его давно полагалось разрезать на куски, переплавить в особых печах в груду обыкновенного металла, а то и просто в качестве экспоната установить на постамент в каком-нибудь из музеев железнодорожного транспорта, а он (поди ж ты!) продолжал колесить по России и таскать за собой вагоны, набитые людьми, чемоданами, баулами и еще невесть каким добром!

Когда паровоз остановился, старчески отпыхиваясь, из вагонов на неширокий заасфальтированный перрон, запруженный встречающими, горохом из порванного куля посыпались люди — хмурые, с невыспавшимися лицами, с огромными котомками за плечами и баулами в руках — мешочники. В Москве уже вовсю неистовствовал голод, и только в провинциальных губернских и уездных городах еще можно было прикупить чего-нибудь съестного и как-то запастись крупой и мукой.

Губернская Казань городом являлась торговым, и хоть цены на продукты были вчетверо выше по сравнению с довоенными, а все ж ниже, чем в Москве. Вот и ехал сюда всякий разношерстный люд в надежде заняться коммерцией: купить здесь дешево, а в Москве продать дорого, а кто и просто прикупить продукты для себя и тотчас отправиться обратно; встречались и такие, кто хотел просто переждать в нем наступившие смутные времена. Ибо революции, перевороты и прочие катаклизмы как «сверху», так и «снизу» есть не что иное, как черная смута.

Очевидно, веская причина для приезда в Казань была и у человека, чуть старше средних лет в полувоенном застиранном френче. Серебряный налет седины на стриженых висках свидетельствовал не столько о его возрасте (хотя проступившая седина его больше молодила, чем старила), сколько о том, что человек этот пережил и повидал в жизни всякого, а цепкий взгляд серо-голубых глаз невольно наводил на мысль, что их обладатель наделен недюжинным умом и неудержимой энергией.

Человек во френче приехал в специальном купейном вагоне, на котором не висели гроздьями мешочники, а на крыше не кутались от ветра в драные шинели дезертиры с фронта с длиннющими цигарками в зубах. Вход в вагон строго охранялся часовыми при винтовках с примкнутыми штыками — поди, сунься — пристрелят не мешкая! Еще двое солдат дежурили в тамбуре, надменно наблюдая за сгружающимся людом. Вагон был специальный и предназначался для представителей «народной власти».

Переждав, пока толпа приезжих схлынет, человек, придерживаясь за поручни, медленно спустился по крутым вагонным ступеням. В руке он держал пузатый, изрядно затертый саквояж, похожий на докторский, а в одном из карманов добротного френча лежал мандат на имя Александра Аркадьевича Крутова, старшего инспектора Наркомата финансов. Мандат был подписан самим наркомом. Согласно выданной бумаге, товарищ Крутов направлялся в Казань с инспекторской визитацией финансовых учреждений города, а главное — Отделения Государственного банка, куда был эвакуирован две недели назад почти весь золотой запас Российской империи. Местным властям предписывалось владельцу документа оказывать всяческое и необходимое содействие. В действительности удостоверение было изготовлено знаменитым фальшивомонетчиком с Хитровки, причем настоль виртуозно, что печати даже у самого искушенного не вызывали никакого сомнения в их подлинности, а замысловатая подпись наркома выглядела правдоподобнее истинной.

Александр Аркадьевич оглядел перрон, ненадолго задержал взгляд на приземистом красном здании вокзала и обернулся, чтобы подать руку миловидной даме в строгом летнем дипломате и крохотной шляпке, чудом, казалось, державшейся на высокой прическе.

— Товарищ Крутов? — услышал он за спиной.

— Он самый, — охотно обернулся к говорившему Александр Аркадьевич, успев улыбнуться в ответ на тревожный взгляд своей спутницы.

Перед ним стоял худощавый молодой человек, не более тридцати лет, с проступающей щетиной на впалых щеках, точно в таком же френче и в черной фуражке, надвинутой едва ли не на самые глаза.

— Помощник губернского комиссара Михайловский, — представился говоривший, приложив узкую ладонь к блестящему козырьку. — Как доехали?

Короткого рукопожатия оказалось вполне достаточно, чтобы рассмотреть глаза Михайловского — настороженные и внимательные.

— Спасибо, вполне благополучно.

— А где ваш багаж? — поинтересовался помощник губернского комиссара, невольно посматривая по сторонам.

— Да вот он, — указав на саквояж, ответил Крутов. — Весь тут… Я, знаете, неприхотлив… Знакомьтесь, моя супруга Елизавета Петровна.

— Очень приятно, — сотворив некое подобие улыбки, сказал Михайловский, слегка пожимая теплую ладошку Лизы. — Пойдемте, нас ждет автомобиль.

Обойдя здание вокзала, они вышли на привокзальную площадь, мощенную темно-зеленым диабазом, где в стороне от извозчичьей биржи стояло большое черное авто с открытым верхом.

— Прошу вас, — сказал Михайловский, открывая перед Крутовым заднюю дверцу.

Александр Аркадьевич, пропустив вперед себя Елизавету, устроился и сам, плюхнувшись на горячее от июльского солнца сиденье. «Мерседес-Бенц» затарахтел и, выпустив темно-серое облачко дыма, плавно тронулся, выехал на Посадскую, держа направление к центру города.

— Куда вы нас определите? В «Европейскую»? — спросил Крутов, глядя по сторонам.

— Увы! К сожалению, сейчас «Европейская» на ремонте. Реконструируем из нее жилой дом для служащих наркоматов республики, — полуобернувшись, ответил Михайловский.

— А нумера Щетинкина?

— Нумера Щетинкина заняты штабом Восточного фронта. Так что везем вас в нумера «Франция», что на Воскресенской улице. А вы что, раньше бывали здесь, Александр Аркадьевич? — не без удивления поинтересовался Михайловский.

— Приходилось по делам службы, — неопределенно ответил Крутов, незаметно переглянувшись с Лизаветой.

* * *

Впервые человек, именовавший себя Александром Аркадьевичем Крутовым, коего в обеих столицах и во многих губернских городах бывшей империи знали как наилучшего медвежатника Савелия Николаевича Родионова, побывал в Казани по настоянию супружницы одиннадцать лет назад. Он даже справил в ней Рождество: по-семейному, с елкой, подарками и неторопливыми разговорами ни о чем. Звали его тогда по паспорту мещанином Костромской губернии Федосеевым Павлом Николаевичем. Паспорт тогда у него был самым что ни на есть настоящим — его выправила по каким-то своим каналам Елизавета Петровна. Супругу задержали какие-то текущие дела, и он вынужден был выехать первым.

— Я буду денька через два, — прощаясь, пообещала Елизавета, торопливо поцеловав его в щеку, когда они стояли на перроне Казанского вокзала. — Не успеешь соскучиться…