Последний мужчина - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Сергеев cтр.№ 59

— Сейчас… — Долгая задумчивая пауза повисла в странном диалоге. — Сейчас всё-таки не менее важно, — неуверенно ответил тот.

— Вы мужественный человек. А в жизни… полной многообещающих, манящих мгновений? Роскоши и удовольствий. Славы и денег. Что изменили бы?

— Я уже говорил, многое… Только не утрату памяти о себе. Неужели я не заслужил даже этого?

— А заслужить хотели именно память? Что ж, спасибо за откровенность. Мало кто наберётся мужества признать, что жизнь всё-таки прожита зря. Значит, вас двое. Один встаёт и карабкается, а другой падает и тянет. Отлично. Как и в Набокове.

— В Набокове?

— Чуть позже. Можно?

Умирающий кивнул.

— Скажите, а если бы так, как вы сейчас, думали ваши коллеги, понимаете, чтоизменилось бы в театре?

— Не могу даже представить. Хотя нет, пожалуй, смогу. Всё! Всё изменилось бы.

— И половина пьес исчезла бы со сцены, и остальную половину вы играли бы не так… И авторов по пальцам бы считали.

— Совершенно незнакомых авторов, — добавил Янковский. — А фильмы? А картины? А книги? — Он с надеждой посмотрел на Сергея.

— А зритель? — тот улыбнулся в ответ. — Многое, как вы сказали, очень многое, что не снято, не издано, не поставлено, ждёт своего часа в самой надежной библиотеке. И её авторам не нужно беспокоиться об утрате памяти о себе.

Невидимая прежде ткань волшебного занавеса наконец заскользила по полу и нехотя начала отползать в стороны. В открывшийся просвет, колыхаясь и трепеща, пробился первый лучик доброты, предвещая рождение новой жизни.

— Ведь там, — гость посмотрел вверх, — зритель, которого вы одарили, аплодировал бы вам в другом зале и с другой сценой. Поверьте, есть она. Та удивительная сцена, на которой не стыдно актёрам стоять рядом. И там ставят другие пьесы. А у постановщиков совсем неизвестные имена. И происходит чудо. Таинство. Но не каждый попадает в тот театр. Нет такого контракта, который открывал бы туда двери. Но ждёт он каждого и всегда, до последнего дня жизни. Так что… — Сергей сделал паузу и, глядя умирающему прямо в глаза, твёрдо произнес: — Рвите свой прежний договор. Пора.

Тот с изумлением посмотрел на него. Неловкая тишина объяла комнату.

— Вы что-то говорили о Набокове. — Янковский вдруг приподнялся на подушке. Было видно, что ему стало легче.

— Ну да, помните «Приглашение на казнь»? Правда, он был к тому же и больной. Очень больной человек. Я пока не знаю, что с ним делать.

— Странно. Как всё-таки странно, — повторил артист. — Я здесь… должен думать совсем о другом… вдруг вы… теперь Набоков. И почему не знаете, что с ним делать? А должны? И вообще, не брежу ли я? — Он вдруг подозрительно посмотрел на Сергея. — Дайте вашу руку.

— Пожалуйста. Все наяву, не сомневайтесь.

Тот отмахнулся:

— Тогда при чём его болезнь? И какова она? Моя — вот что важно.

— Ошибаетесь. Для вас не менее важно. Ведь «Лолиту» он написал через двадцать лет после «Приглашения». Все эти годы боролся. С болезнью. И всё-таки одолела. Вот что значит отрыв от почвы, где взращён дух.

— Так пол-России уехало, и ничего их не одолело. Или вы о смене языка? Думаете, срубил корень?

— «Кто теряет связь со своею землёй, тот теряет и богов своих». Но это было потом. Отрыв начался на родине. Потерял веру, отступился. Затем понемногу, шаг за шагом. Ради ничтожной, не существующей цели, похожей на вашу. Иллюзию принял за реальность, а потерял всё.

— Я бы так не сказал. Впрочем… ведь я всё-таки брежу? Но боль, где моя боль?

— Какую вы имеете в виду? Боль за растраченное время в собирании камней? Разбросанных не вами, но для вас? Ему удалось.

— Уже не знаю… Так что была за болезнь?

— Духа. Самая что ни на есть популярная в наше время.

— Хотели сказать, «распространённая»?

— Да нет, я не ошибся. Теперь её жаждут. Только в то время она не обладала столь притягательной силой, как сейчас. Тогда для победы ей были необходимы особые качества в человеке. Без них не позволял он овладеть собой. Их наличие у Набокова несомненно. Уже в «Приглашении» настораживает его «особенное» внимание к деталям тела маленьких девочек, в каждом, почти в каждом эпизоде! Начинает с «…зачавшей его ночью на прудах, когда была совсем девочкой» — мы побываем там сегодня, а дальше, распаляясь, почти через страницу: «…дитя с мраморными икрами… Эммочка, нагнувшись…. сверкнув балеринными икрами… на её голых руках и вдоль голеней дыбом… когда она сегодня примчалась, — ещё ребёнок, — вот что хочу сказать, — ещё ребёнок, с какими-то лазейками для моей мысли… она, ломаясь и напрягая икры… ерзая, вдруг становясь голенастее…». И это только первые пятьдесят страниц! Каким бы «глубоким» ни был смысл произведения, подобные эпизоды не «лезут» туда, не пишутся. Набоков никак не может продолжить их, обосновать, примирить с общей идеей, вполне понятной и вовсе не «особенной», как хочется думать некоторым. Точек опоры для них нет, кроме одной — болезнь. Причина её в нравственном бессилии. Одолело! А вы — пол-России уехало! И болезнь, страшно изворачиваясь, пытается вырваться наружу, на страницы. И ей удаётся. Тогда ему почему-то легче. Но дух! Дух пока сильнее.

А дальше, — Сергей вздохнул, — спутал цель, сменил язык, погнался за иллюзией, «Лолита». Конец.

— Самое известное произведение… Известность пришла с ним.

— Я и говорю, цель достигнута. А вы как хотели? За признание надо платить самую заоблачную цену. Но и самую жуткую. Набоков дал согласие на такие условия договора. Не менялись с сотворения мира. Так что вам в самом деле повезло.

— Может, не болезнь… всё-таки?

— Сам признал.

— В чём факт?

— Вспоминал, как ужаснулся от мысли, что кто-то после него возьмётся за перевод. Боялся искажения даже отдельных окончаний. Единственная работа, которую перевёл сам! Представляете, как дорожил! Как ценил перечисленные цитаты! Понимал заоблачность цены! Не смог доверить тонкости ощущений ремесленнику. Только косточки хрустели, так держала она его. Перевёл и снова ужаснулся — язык утерян. Круг замкнулся. Так что «той» «Лолиты» никому не прочесть, а болезнь вырвалась из книги в жизнь, к миллионам.

— Цена за признание… Хотите сказать… я тоже…

— Нет! Вы ещё живы… и ещё можете порвать…

Он замолк, оборвав конец фразы, будто необходимость переосмысления неожиданно возникла и для него самого, именно сейчас, в это мгновение.

— Вы сказали, не знаете, что с ним делать, с Набоковым? Но ведь он умер, — нарушил молчание артист.

— Не знаю… — задумчиво ответил Сергей. — Понимаете, пока хоть кто-то понимает его болезнь, знает «неумысел», они живы. Оба. И ждут безвестного кого-то. Того, что отводит топор.

— Уже ничему не удивляюсь… А со мной знаете?