Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Эрлер cтр.№ 87

— Как он умер? — пытала Таис Марсия, который был с ним.

— Героем, с улыбкой на лице, как подобает эллину.

— Как…

— Ударом копья… в грудь, — продолжил тот и отвел глаза.

— Они его мучили, эти головорезы!

— Он умер быстро, я клянусь тебе, — и вздрогнул всем телом, как конь, вспомнив изуродованное до неузнаваемости тело Леонида.

Таис обняла Марсия, как родного, как Леонида, вместо Леонида, которого она уже никогда не сможет обнять. Сердце ныло, как будто в нем еще торчало копье, предназначенное Леониду. Таис вспомнила слова Александра «Я люблю моих „орлов“, и каждая смерть — мне нож в сердце» и только сейчас поняла, что это значит и как это невыносимо больно. Каждый раз, теряя близких, ты умираешь сам.

Таис передали письмо Леонида. «Таис в случае моей смерти». Она подавила рыдание, и начала читать: «Помнишь, ты сказала когда-то, что раньше ты могла любить всех, а теперь нет?» Конечно, она помнила тот разговор, как если бы он произошел вчера. «Мне стыдно и жалко, — делилась она с ним, — мне бы хотелось своей любовью уметь делать счастливыми всех. Как раньше, когда я любила все — жизнь — не что-то конкретное, а все подряд». А он ответил: «Это то, что ты обычно называешь — вас много, а я одна?» Так он все переводил в шутку. Вечно ее смешил, мог развеселить вмиг, одним своим присутствием. Таис продолжила чтение. Буквы расплывались, зато из небытия возникал его голос: «Я думаю, ты по-прежнему продолжаешь любить всех, весь белый свет, жизнь, всех приятных тебе людей. Просто в твоей жизни есть еще один мир, который затмевает все остальное. Но это очень хорошо. Очень. Будь счастлива бесконечно и вечно. Я всегда чувствовал твою любовь и считаю огромным счастьем и незаслуженным везением знать тебя. Поверь, тебе не в чем себя упрекать. Я есть счастливейший из смертных (сейчас, когда ты это читаешь, правильнее сказать „был“). И после смерти попаду на Елисейские поля, „где пробегают светло беспечальные дни человека“, потому что жил праведником. Вот, моя милая, как хорошо уметь устраиваться в жизни. А любовь? Ты научила меня ей! Когда любить означает не желать любимую, а желать ей счастья. Спасибо. И еще одно: не вспоминай обо мне с печалью, тогда уж лучше забудь совсем».

Таис слабо улыбнулась сквозь слезы. Какой добрый, светлый человек. Ах, Леонид, как же осиротела без тебя земля.

Таис в своей печали невольно искала встреч с природой, которая раньше всегда поддерживала ее. Здесь же Таис не могла отлучиться от лагеря дальше сторожевых постов, не могла ускакать в пески, да и не хотела. Насколько она любила пустыню в Египте, настолько ненавидела здешнюю. Хотя, чем виновата природа?

Солончаки издалека казались островками нерастаявшего снега. От широкого, с едва видимыми берегами Политимета отходили многочисленные каналы-арыки, густо поросшие камышом. Вся земля была «выписана» в одной цветовой гамме — унылость серожелтого камыша дополняла серость воды и желтизна песка. Довольно скучная палитра. За линией камыша до самого горизонта простиралась мертвая пустыня. Не зря существовала у местных жителей поговорка: «Где кончается вода — кончается земля». Было холодно. Небо, все в серых бороздах, походило на вспаханное поле. Таис обернулась и присмотрелась: к воротам лагеря, оставляя за собой пыльный след, приближался небольшой отряд всадников. По розоватым плащам и фригийским шлемам Таис узнала «бегунов»-разведчиков и невольно пересчитала их. Все вернулись, слава богам. Устали, бедные, сейчас повалятся спать, не раздеваясь.

Таис оглянулась на поселение, нашла взглядом свое жилище — глинобитный серо-желтый, как все в этом мире, домик, окруженный полузавалившейся камышевой оградой. Такой же, как все остальные дома в пригороде Мараканда, рядом с которым был разбит македонский лагерь. Большой город с кривыми узкими улочками, с громоздившимися ступенями крышами, глухими стенами, скрывавшими всякую жизнь, неприветливо и враждебно глядел издалека. Смеркалось, кое-где начали подвывать спутники ночи шакалы. Поднялся ветер. Таис знала, как быстро он может перейти в неприятную песчаную бурю, и повернула обратно.

Дома ее ждал паж с запиской от Александра:

«А. желает здоровья… Ты не поверишь, но я получил яблоки и виноград с ионийского побережья. Каким-то чудом они остались свежими. Или же торговец врет, что он так издалека, но как-то хочется верить… В любом случае как нельзя кстати, чтобы принести жертву Дионису. Ты не забыла, что сегодня праздник осхофобии, и надо почтить Диониса кистью винограда? Приходи на вечеринку. Это не настоящий симпосион — не то настроение, чтобы вести умные разговоры о философии и поэзии. Может быть, тебя это развлечет. Решай сама. Хотелось бы видеть тебя нарядной, танцующей».

Таис повернула голову в сторону алтаря, на котором из-за отсутствия винограда стояла пелика с густым местным вином. Ее серьги — подарок Леонида — привычно зазвенели. «Это все, что у меня осталось от него», — подумала Таис, и на глаза снова навернулись слезы.

Она села к столу и написала ответ Александру: «Спасибо, но 1. У меня траур, мне не до праздников. 2. Вы так быстро упьетесь, что ты отошлешь меня через десять минут после начала. 3. Своим унылым видом я никого не порадую. 4. Извини за тон».

Таким образом, Таис не присутствовала на этой злополучной вечеринке, обернувшейся страшной трагедией. Кто знает, будь она там, быть может, все бы сложилось иначе?

Клит. Мараканд. Осень 328 г. до н. э.

«…Отец, поднявший на меня меч, по воле Диониса упал, и это сохранило мне жизнь. Я же, будучи не менее пьяным, чем отец, не упал и не промахнулся. Я не промахнулся! — Тоже по воле Диониса? Случайность или судьба-необходимость? Или все же одна моя вина, и мне одному нести ответственность. Я склоняюсь к последнему…»

Клит, по прозвищу Черный, назначенный сатрапом Согдианы, был убит Александром ударом копья в приступе гнева на пиру. Так звучало это страшное известие в двух словах. Подробности же были следующие: как и предполагала Таис, все сильно выпили, а пили густое персидское с добавками коры коричневого лавра, бензоя, миры и имбиря, так что мозги отшибло скоро и у всех. Клиту не понравились песни, в которых, как ему показалось, высмеивалась трусость македонцев. На это он заметил, что не пристало в кругу варваров (которые тоже сидели за столом) высмеивать македонцев, которые и при неудаче ведут себя мужественней, чем те, кто их высмеивает.

— Уж не говоришь ты о себе, называя трусость несчастьем, — спросил Александр.

— Этой трусости ты обязан жизнью, — напомнил ему Клит.

Это было справедливо. Если бы он замолчал, все бы кончилось мирно. Но Клита понесла какая-то злая сила. Он стал обвинять Александра в добывании собственной славы кровью простых македонцев, в попытке возвыситься над ними, в отказе от собственного отца. Это было несправедливо, походило на удары ниже пояса, неуместные в разговоре с собственным царем и болезненные для него. Александр по праву возмутился:

— Сколько ты еще собираешься испытывать мое терпение и поносить меня безнаказанно?!