На двенадцатый день, когда мы исследовали книгохранилище рядом с главной городской магистралью, Мадейра влез в какие-то жуткие заросли, поднявшиеся среди бесплодных обломков кирпичей. Эти на редкость живучие растения достигали стометровой высоты; из стволов, прочных, но довольно тонких, тянулись ядовито-зеленые листья, остроконечные и иззубренные, а наверху раскачивались под ветром белесые цветы. Поверхность стволов и листьев была усеяна ядовитыми шипами – они, конечно, не могли проткнуть броню, но жалили Мадейру в лоб и щеки. Он с воплем выбрался оттуда; лицо и шея стремительно распухали, и нам пришлось вкатить ему успокоительного и обезболивающего. Крапива, сказал Дакар, лучше к ней не приближаться. Потом добавил, что из молодой крапивы варят щи.
Если не считать эпизода с крапивой, нескольких схваток с мышами и кошками и поединка с черной птицей, пытавшейся склюнуть Эри, мы пребывали в спокойствии и добром здравии. Все, за исключением Мадейры – опухоль спадала медленно, и он едва мог видеть сквозь заплывшие щелочки глаз. Хинган взирал на мир Поверхности с мрачным любопытством, Эри – с опаской, а я, соединив интерес с осторожностью, по временам продолжал размышлять о тайных целях кормчего Йорка. Дакар был печален, но это не сказалось на его энтузиазме и энергии; к тому же наша первая находка, ящики и статуи в подвале, наполнила его воодушевлением. Он спустился туда со мной и долго бродил в полумраке, среди гигантских изваяний, бормоча под нос: «Афина… Афродита… Аполлон… три грации… Психея и Амур…» Перед картиной, изображавшей женщину с младенцем, он простоял минут пятнадцать – с таким лицом, будто на него свалился купол. Потом шепнул: «Мадонна Леонардо… Дьявол, сохранилась все-таки!» – и вытер глаза.
Поиски наши продолжались – час за часом, день за днем. Собственно, искал Дакар, мечтая обнаружить какие-то записи, книги или документы, прояснявшие смысл Метаморфозы – термин, придуманный им, чтоб обозначить изменения, произошедшие с людьми. Они, вероятно, его ужасали и уж наверняка не радовали; случалось, он мрачнел, садился в стороне от нас и погружался в горькие раздумья. В такие моменты даже Эри старалась не подходить к нему – он вроде бы не возражал против ее общества, но смотрел пустым взглядом, словно человек, нюхнувший «шамановки».
Что грезилось ему в эти минуты? Восставший город над огромной рекой, что превратился сейчас в руины? Дворцы и мосты, сияние огней, толпы людей-гигантов на улицах, падавшая с небес вода, замерзшая или жидкая, которую он называл снегом и дождем? Может быть, он видел дом, свое утраченное навсегда жилище, развалины которого так и не сумел найти? Или вспоминал о близких, о сыне и женщине, с которой прожил много лет?.. Я не спрашивал. Эри вздыхала, отворачивалась, прятала новое свое лицо и тоже молчала.
Поиски были тщетными – проведя среди руин более трех пятидневок, мы не раскрыли тайну Метаморфозы. Дакар полагал, что она свершилась в столетие за его уходом, но затруднялся назвать причины. Возможно, они скрывались в этих развалинах или в остатках других городов, но обнаружить их можно было лишь по счастливой случайности. Мы – такие крошечные, такие слабые, а древние камни так тяжелы! У нас не найдется механизмов, не хватит энергии, чтобы разобрать их, исследовать тысячи городов и, быть может, через тысячи лет разгадать загадку. Да и кому она была нужна? Не королям и грандам, не миллиардам подданных и, разумеется, не капсулям. Возможно, блюбразерам и кормчему Йорку, но с этим еще предстояло разобраться.
Мы вернулись к радужному пузырю АПЗ под холмом, проведав на обратной дороге дикарей. В их поселении ничего не изменилось – все так же кипели котлы, вздымался над трубами дым, сновали среди покрытых шкурами конусов гиганты с заросшими шерстью или безволосыми лицами. Их жизнь, в сущности, была такой же, как наша под куполами: работа, еда, развлечения, сон. Мы развлекались с клипами и одалисками, они – со своими женщинами, а еще бросали мусор в силовой экран, чтобы полюбоваться на яркие фонтаны. Невелика разница, гниль подлесная!
Дакару хотелось осмотреть остатки строений на холме – то, что он называл обсерваторией. Решив, что случай подходящий, я сослался на усталость от многодневного напряжения и сказал, чтоб обошлись без меня, а также без опухшего и ни к чему не пригодного Мадейры. Скаф улетел, а мы с ним остались на тетрашлаковой стене у пузыря – конечно, не одни, а с моим огнеметом. Хотя в принципе место было безопасней некуда.
Мадейра был уже похож на человека – шея и щеки почти нормальные, зуд прекратился, и только надбровья еще нависали над глазами, как пара мясных червяков. Но говорить это ему не мешало. Мы поболтали о чудесах Поверхности, о синих небесах и зеленых равнинах, о реках, звездах и древних городах, о дикарях-гигантах – и так, слово за слово, добрались до кормчего Йорка.
Мой приятель-блюбразер обычно разговорчив; на всякий предмет у него десяток мнений и гипотез, которыми он делится с такой охотой, что собеседнику рта не раскрыть. Но только я упомянул о Йорке, как он насупился и стиснул губы. Даже глаза прикрыл, то ли от усталости, то ли демонстрируя мне, что тема совсем неинтересна.
Я повернулся к экрану, переливавшемуся над нами огромной полусферой.
– Помнишь, что случилось с тварью, прилетевшей к нам в первую ночь? С мотыльком, как обозвал ее Дакар? Мы его убили, но голова попала в силовой экран и испарилась. Понимаешь, что отсюда следует?
Глаза его тут же раскрылись, насколько позволяла опухоль. Об этом он был готов поговорить.
– Конечно, понимаю! Экран не пропускает ничего живого и вообще никакой органики. Мы были в скафе и потому прошли через преграду – корпус из триплекса нас защитил. Не беспокойся, Крит! Как прошли, так и обратно вернемся.
– Возможно, вернемся не все, – сказал я.
– Почему – возможно? Дамаска уже нет… его не вернешь…
– Могут быть и другие потери. Один неуклюжий блюбразер, например, оступится и рухнет прямо в шахту. Красивый фонтан, немного пепла и броня, которая расплавится в приемном бункере… Печальная история, но Эри, Дакар и Хинган поймут. Всякий может оступиться.
Шрам на щеке Мадейры дернулся. Он с укоризной посмотрел на меня.
– А, теперь мне ясно! Вот почему ты остался, а их отослал!
– Вообще-то не за тем, чтобы сбросить тебя в шахту. Но если ты не желаешь отвечать на мои вопросы…
С минуту мы глядели друг на друга, как пара пачкунов перед дележкой ценной находки. Потом он отодвинулся. Я придвинулся к нему и щелкнул пальцами протеза – не хуже, чем кормчий Йорк. Пожалуй, даже лучше – все-таки есть у протеза преимущества перед обычной рукой.
– Ты этого не сделаешь, Крит! – завопил Мадейра. – Мы же друзья! К тому же партнеры!
– Вот и отвечай мне, как другу и партнеру.
– Это не мои секреты!
– От них, Мадейра, зависит моя жизнь.
– Это еще почему?
– Ты не понимаешь? В самом деле не понимаешь, крысиные мозги? Ну, тогда объясню. Стоит нам появиться в Мобурге, как кормчий будет об этом знать. – Я продемонстрировал Мадейре свой браслет. – И, возможно, решит, что я ему больше не нужен – ни я, ни трое остальных. Мы свою задачу выполнили – поднялись, осмотрелись и вернулись обратно, вместе с доверенным лицом и кучей важной информации. Лицо – вот оно, – я ткнул в Мадейру протезом, – а лишних для соблюдения тайны можно на компост пустить. На меня ведь уже три раза покушались, а кто и зачем – Пак ведает!