Медвежатник - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Сухов cтр.№ 90

Для уха официанта услышать дорогой заказ так же приятно, как для музыканта сыграть сложнейшую партию с первого раза, не взяв при этом ни одной фальшивой ноты. Почти песней звучит фраза: «Мне, любезный, трехлетнюю белугу и чтобы подливка была непременно заправлена на рейнском вине» или: «Приготовь мне, пожалуйста, голубчик, медвежью печень да замочи ее предварительно в кагоре». С одного слова можно распознать настоящего гурмана, а в этом случае совершенно точно можно сказать, что Матвей Терентьевич дальше своего огорода не выходил. И остается только гадать, чем обворожил старый плут хозяина «Эрмитажа», если он повелел обслуживать его самым опытным официантам.

Оба молодца, с карандашиками в руках, смотрели на Точилина с трудно скрываемым интересом. Кто был их клиент, для них оставалось совершеннейшей загадкой. Но по тому, что вокруг него вертелись московские банкиры, можно было предположить, что они имеют честь обслуживать самого министра финансов.

Наконец Точилин отставил в сторону недооцененную севрюгу, всем своим видом демонстрируя, что подобные кулинарные изыски не для его утонченной утробы, и, угрюмо глянув на официанта, согнувшегося в полупоклоне, произнес:

— Ты, милок, мог бы мне услужить?

— К вашим услугам, сударь-с, — с готовностью проговорил официант, молодой мужчина лет тридцати с прямым пробором.

— Ты бы мне налил в тарелочку морковного сока. А то страсть как пить охота.

— Сделаем, — быстро откликнулся официант, сохранив на лице полнейшую серьезность.

Первый заказ был труден. В «Эрмитаже» горохового киселя отродясь не водилось, а потому пришлось упросить ресторанного кучера — большого любителя подобного варева — дать в долг пару пачек лущеного гороха. В этот раз задача тоже была не из простых: к заказу следовало подключить с пяток поваров, которые в течение нескольких минут из четырех фунтов моркови должны выжать сок.

— А может быть, «Смирновочки»? — предложил другой официант, торжественно застывший по правую руку.

— Дело, — мгновенно подобрел Точилин и, взяв двумя пальцами махонькую граненую стопочку, очень умело опрокинул ее в рот. — Хороша! — одобрительно крякнул часовщик. — И холодна!

Компанию Матвею Точилину, кроме Арсеньева, составляли еще два банкира: Некрасов, аппетитно уплетавший заячьи потроха, и Лесснер, за все время беседы проговоривший едва ли пару фраз. Судя по их довольным физиономиям, они радовались аппетиту Точилина и едва ли не собственноручно готовились подкладывать ему в тарелочку горохового киселя.

— По правде говоря, я занят, — словно в раздумье, произнес Точилин.

— Мы увеличим ваш гонорар в два раза, — отложил вилку в сторону Некрасов.

— Хм, — довольно крякнул Точилин.

Старик умело скрывал разгоревшийся азарт. Он готов был работать за идею, но если к этому предлагали еще и некоторые деньги, то отказываться было грех. Он чувствовал в медвежатнике достойного противника, и ему непременно хотелось победить. Где-то он даже был рад представившемуся поединку. Если война — двигатель прогресса, то умный противник позволяет вскрыть собственные ресурсы, о которых даже не подозреваешь.

— Цена подходящая. Только что же вы, Георг Рудольфович, шифр-то им сказали?

— Вас бы туда, милок, — усмехнулся невесело Лесснер. — Со стороны мы все рассуждать мастера. Слава богу, живой, и ладно. И хочу вам сказать, что это очень приятное чувство. Например, могу не только шевелить руками и ногами, но еще вести с вами душеспасительные беседы.

Сидящие за столом невольно улыбнулись — Лесснер был известен своим сарказмом.

— В первую очередь нас интересуют сроки, — произнес Некрасов, стараясь поймать взгляд Точилина.

Но часовщик ни на кого не смотрел, казалось, что все его мысли были заняты морковным соком.

— Непростое это дело. Здесь сначала покумекать нужно, — рассудительно протянул Точилин. — Это вам, господа, не картишками перебрасываться.

— Чтобы в картишки играть, тоже нужно соображение иметь, — неожиданно оскорбился Некрасов. Он едва посмотрел на официанта, и тот отреагировал мгновенно, плеснув в пустую рюмку ледяной «Смирновки». — Вот так вот, братец, — и аккуратно залил в рот водку, закусив ее балычком.

— Дайте мне, господа, месяц. Думаю, что за это время я чего-нибудь придумаю, — пообещал наконец Точилин.

Подошел официант и поставил рядом с Матвеем Терентьевичем глубокую тарелку с морковным соком. На мгновение на его лице отразилось нечто похожее на недоумение: а нужно ли подавать к блюду еще и ложку? Он уже сделал робкое движение, но Точилин предупреждающе изрек:

— Не утруждайся, милок. Я и так сподоблюсь.

Он взял в широкие ладони тарелку и большими уверенными глотками принялся поглощать морковный сок. В эту минуту он напоминал пьяницу, которого иссушило глубокое похмелье, и единственное средство преодолеть болезнь — горьковатый рассол. Он пил страстно и жадно, а ярко-красные струйки тоненькими ручейками стекали за ворот. Все сидящие невольно поморщились, а Матвей Терентьевич, справившись с угощением, довольно крякнул:

— Будет вам сейф. Есть у меня одна задумка.

Мамай сорвал с головы малахай и, глядя прямо в глаза Савелию, произнес:

— Ваше благородие, там у ворот вас какой-то малец дожидается. Я было хотел ему отворот дать, да он уперся и идти не желает. Не уйду, говорит, пока с Савелием Николаевичем не поговорю.

Вид у Мамая был кротким, если не считать глаз, нацеленных прямехонько в переносицу собеседника. Только взгляд и выдавал в нем былого каторжанина. У каждого, кто случайно встречал такой взгляд, на ум приходило предположение, что, кроме дворницкой бляхи, где-то за пазухой он прячет и острый топор.

О своей прежней жизни он рассказывал мало. Но из того, что знал о нем Савелий, следовало, что на тобольской каторге он ходил в «иванах», окруженный многочисленными «рабами». Его власть на тобольской каторге была почти абсолютной. Своих людей он имел даже в администрации, прикармливая их деньгами, которые получал от карточных игроков, стоявших в негласной табели о рангах ниже его на целую ступень.

Каторжные палачи, такие же арестанты, как и он сам, по указу Мамая могли запороть провинившегося насмерть. И частенько беднягу уносили на погост только потому, что он был недружелюбен с «иваном».

Поговаривали, что Мамай за время долгой ссылки не только не порастерял награбленного добра, а, наоборот, приумножил его многократно. Будто бы только одного золота он вывез из Сибири на десяти лошадях, увешанных со всех сторон тяжеленными баулами.

На Хитровке встречались люди, что провели с Мамаем на каторге не один год. Заприметив строгого татарина, они кланялись ему низенько в ноженьки, как это делают крепостные у порога помещичьего дома.

Сейчас Мамай мало чем отличался от прочих дворников, даже бляха на его груди блестела так же ярко.