Медвежатник - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Сухов cтр.№ 8

— Городовой мне рассказал, что какой-то нищий задирал прохожих, а потом учинил драку. Он божится, что пробыл на улице не более получаса.

— Ну что ж, не смею вас больше задерживать, вы нам очень помогли. — Григорий Васильевич поднялся и протянул белую пухлую ладонь. — И еще вот о чем я хотел бы вас попросить.

— Я вас слушаю.

Сейчас Аристов напоминал шулера, который был готов подбросить в колоду пятого туза.

— Если ваша знакомая сегодня не появится, телефонируйте мне, пожалуйста, по этому номеру, — и он быстро набросал на клочке бумаги неровный ряд цифр.

На некоторое время рука с листком застыла в воздухе, словно ладонь, не дождавшаяся ответного пожатия, а потом Александров ухватил бумагу за самый краешек и произнес с натянутой улыбкой:

— Разумеется… Прощайте!

Спускаясь по широкой парадной лестнице, Петр Николаевич едва удержался, чтобы не скомкать клок бумаги, но какое-то смутное предчувствие, родившееся у него после беседы с Аристовым, заставило его спрятать бумажку в карман пиджака.

Петр Николаевич посмотрел на часы — до назначенного времени оставалось сорок минут — и быстрым шагом пошел к ресторану.

Он чуть опоздал, но Лизы не было. Петр Николаевич простоял у входа в ресторан в томительном ожидании около часа. Так долго он не поджидал ни одну барышню, а когда стало ясно, что ожидание бессмысленно, он решил позвонить Аристову.

— Барышня, соедините меня с начальником сыскного отдела полиции… да, этот номер. — И, услышав бархатный голос Аристова, произнес: — Она не пришла.

После чего осторожно положил трубку.

Хитров рынок находился в самом центре Москвы, неподалеку от Яузы. Своей будничной безликостью он больше напоминал пустынную площадь, чем столичный торг. Трудно было предположить, что в воскресные дни здесь бывает столько же народу, сколько можно встретить в дни религиозных праздников у соборов или на улицах во время выхода царственных особ. Каждый хитрованец считал себя купцом, а поэтому сносил на рынок все, что могло принести хотя бы малый доход. Вперемешку с застиранным бельем здесь можно было встретить золотые украшения с фамильными гербами. А на вопрос, откуда такая ценность, всякий хитрованец неистово божился, что драгоценность эта наследственная и досталась ему от усопшей бабушки. При этом он совсем не стыдился своего ветхого обличья, а ноги, обутые в разные ботинки, выставлял напоказ едва ли не с гордостью. Дескать, что поделаешь, и в жизни аристократов бывают трудные времена.

На Хитровке располагалась большая часть богаделен и приютов Москвы, и потому вместе с опустившимися людьми здесь можно было встретить батюшку, спешащего наставить на путь истинный оступившихся «детей»; одряхлевшего князя, который даже к падшим обращался «любезнейший»; спившихся фабрикантов, которые за карточным столом сумели просадить многомиллионные капиталы своих предков. Хитровка, подобно гнилостному болоту, впитывала в себя самое гнусное, и уже за несколько кварталов от рынка чувствовалось, как местечко дышит угрозой и зловонием. Хитров рынок называли еще также и «чертовым местом», возможно, потому, что он с трудом отпускал от себя всякого опустившегося. И не было удивительного в том, что в одной ночлежке можно было встретить потомственного бродягу и спившегося потомка Рюрика. Хитровка принимала в себя всякого и, подобно чернозему, скоро перемалывала любую человеческую породу в единый природный материал, имя которому хитрованец.

Здесь, как и во всяком обществе, существовала иерархия, нарушить которую было так же невозможно, как переступить грань, отделяющую мещанина от столбового дворянина. И этикет здесь существовал не менее жесткий, чем во дворце великих князей.

Низшую ступень занимали бродяги и нищие, которые не только выпрашивали милостыню на оживленных перекрестках, но и при случае подворовывали у зазевавшихся прохожих.

Следующую ступень занимали «оренбурки», которые промышляли тем, что в темных закутках московских улочек грабили припозднившихся горожан. Это была веселая и разбитная публика, которая умела легко расставаться с награбленным, в трудную минуту пропивала последнюю рубаху, чтобы потом, вооружившись кистенем, выпотрошить припозднившегося гуляку до последней копейки. Их часто можно было увидеть в компании гулящих баб, которые были такими же доступными, как карманы бесчувственного пьяницы.

Совсем иными были урки, стоящие на самой верхней ступени Хитровки. В своем большинстве это были люди дела, и если обещали, что вырвут за дурное слово язык, то так и поступали. Их боялся весь рынок, а в те места, где они обычно квартировали, прочие заходили всегда с опаской и непременно сняв шапку. Как правило, они были малопьющие, держались ото всех особняком и напоминали стаю волков, которые были связаны не только узами родства и единым делом, но также и количеством пролитой крови.

Днем они отсыпались на своих «хатах» или резались в карты, зато ночь принадлежала им всецело. Урки занимались серьезными грабежами и никогда не опускались до уровня квартирных краж, а пойти на душегубство для них было так же естественно, как мяснику разделать тушу. Они составляли основу устойчивых банд с обязательным подчинением пахану, который был для них не только господином, но и отцом.

На самой вершине пирамиды возвышался старик Парамон, чья воля для всего Хитрова рынка была такой же обязательной, как для министров приказ царя. Только одного движения бровей Парамона было достаточно, чтобы дерзкого урку спровадить с Хитрова рынка.

А это всегда означало конец.

У изгоя мгновенно обнаруживалась масса недоброжелателей, которые клевали его так же усердно, как воробьи просо. Опасаясь могущества Парамона, отверженного не принимала ни одна шайка, и потому никто не удивлялся, когда обиженного находили с перерезанным горлом где-нибудь на окраине Москвы.

Ссориться со стариком Парамоном было так же опасно, как наступать на хвост змее, оттого всегда встречали его ласковым словом и называли по батюшке.

Парамон Миронович содержал на Хитровке несколько приютов, в которых размещалось до нескольких сот нищих. Это была его личная гвардия, которая за два гривенника могла придушить любого неугодного. На Хитровке поговаривали, что Парамон едва ли не первый богач столицы и даже купцы первой гильдии не имеют и десятой доли тех сокровищ, которые старик насобирал грабежом за долгую жизнь.

Он забирал у урок едва ли не половину награбленного, а каждый торговец на рынке ежедневно делился с хозяином своей выручкой. Старый Парамон редко покидал свой дом, но когда выходил побродить, то вся Хитровка затихала и испытывала такое же состояние, какое природа ощущает перед грозой. Его гнев мог обрушиться не только на торговца, который не вовремя перешел дорогу, позабыв оказать должную честь, но даже на городового, лениво и важно двигающегося посредине тесной толпы.

И если Парамон повышал голос, то городовой смущенно отводил глаза и винился перед стариком, как перед строгим губернатором: