— Не удивляйтесь, что во дворе так людно: по связи передали о вашем прибытии. Все хотят посмотреть. Вы становитесь знаменитостью.
Я сначала не обратила внимания на толпу людей, но, бросив взгляд в проем между двумя передними сиденьями, увидела полицейских в одинаковой форме, которые, образуя небольшие группы, глазели на машину. Выражение лиц у всех тоже было одинаковое: в основном отвращение, смешанное с открытым любопытством и долей удовлетворения. Их работа была сделана. И эта работа получила отличную оценку. Среди полицейских попадались и гражданские служащие, выглядевшие столь же самодовольными. Более жестокой толпе не противостояла даже Мария Антуанетта при своем последнем публичном появлении.
Фримен тихо выругался, и я поняла, что столь обширная аудитория при въезде во двор его нервирует. Он переключил скорости, выехал на территорию участка и чуть сильнее, чем следовало, ударил по тормозам.
— Спокойнее, — проворчал Смит и повернулся ко мне. — У вас там все в порядке? Готовы для фото крупным планом?
Инспектору не удавалось мне понравиться. Он арестовал меня за то, чего я не совершала — даже в мыслях, — и это мешало мне говорить. Я не ответила ему, а просто сжала руки на коленях. Мне было холодно, и я чувствовала какую-то отстраненность, как будто все это происходило с кем-то другим.
— За той дверью, — показал Фримен, — находится сержант, оформляющий задержанных. Вам нужно пройти следом за констеблем Смитом и встать там, где он вам скажет.
Я лишь кивнула, выбралась из машины, когда Смит открыл дверь, как мне велели, последовала за ним по пандусу и вошла в дверь с табличкой «Оформление задержанных». Я не осмеливалась поглядеть ни влево, ни вправо, не отрывая глаз от его широкой спины, и старалась приспособиться к его шагу. Откуда-то сзади раздался свист, пронзительный и неожиданный, и я вздрогнула. Он прозвучал сигналом для молчавшей толпы во дворе, и дверь закрылась за мной под нарастающий вал глумливых выкриков и замечаний. Я уловила свое отражение в стекле внутренней двери, когда мы проходили через нее, и слегка пожалела молодую женщину в веселой полосатой футболке и потертых джинсах, молодую женщину со светлыми кудрями, густой волной спадавшими ей на спину и казавшимися слишком тяжелыми для ее маленькой головы, молодую женщину с застывшим бледным лицом, с расширившимися и потемневшими от страха глазами.
Первое, что я отметила, — это запах. Сладковатая вонь рвоты накладывалась на хвойный аромат дезинфекции. Пол был чуточку липким, и мои босоножки отставали от ног при ходьбе. Я так нервничала, что почти не чувствовала под собой ног. Желудок сводило.
Большую часть помещения, куда мы пришли, занимала внушительная стойка. Констебль Смит с важным видом приблизился к ней. За стойкой находилась женщина-сержант с внешностью матери семейства, с чистым свежим лицом. Она посмотрела на меня, затем на Смита и покорно спросила:
— Что тут у нас?
— Давай записывай, — кивнул Смит и встал чуть прямее, как ребенок, собравшийся ответить катехизис. — Я детектив-констебль Томас Смит, имеющий право производить аресты, а это Сара Финч. Она арестована в двенадцать двадцать пять сегодня днем в доме номер семь по Керзон-клоуз по подозрению в убийстве Дженнифер Шеферд и по указанию старшего инспектора Викерса.
За спиной у меня раздалось шарканье, и рядом со мной внезапно появился Викерс. Я посмотрела мимо него и увидела стоявшего у стены Блейка — руки в карманах, взгляд устремлен в пространство. Я переключила внимание на Викерса, который подтвердил обстоятельства ареста. Моего ареста.
Сержант по оформлению задержанных наклонилась через стойку.
— Несколько вопросов к вам, мадам.
Голос ее звучал сухо, по-деловому.
Все вопросы касались моего физического состояния, а мои ответы были едва слышны. Нет, я не считаю себя слабым человеком. Нет, у меня нет никаких особых потребностей. Нет, я не принимаю никаких лекарств и не чувствую необходимости во враче.
— И — хотите ли вы встретиться с адвокатом? — спросила сержант с видом человека, который завершает давно навязшую в зубах речь.
Я помедлила, а потом покачала головой. Адвокаты нужны виновным, тем, кому есть что скрывать. Я ничего плохого не совершила. Без участия адвоката я смогу оправдаться легче и, вероятно, быстрее.
— Значит, нет, — сказала она, делая пометку на бланке. — Поставьте фамилию на записи об аресте и свою подпись в этой графе.
Я взяла ручку, которую она мне подала, и подписалась там, где она указала. Все сделано в соответствии с правилами и нормами.
У меня немедленно вывернули карманы, найдя старую поблекшую квитанцию, немного мелочи и пуговицу, которую я собиралась пришить на блузку. Мои сумка и пояс исчезли. Ни шнурков, ни каких-то других предметов, с помощью которых я могла бы причинить себе вред, у меня не имелось. Хуже всего почему-то оказалось остаться без вещей. Это было унизительно и оскорбительно. Я стояла перед ними с пылающим лицом, и мне хотелось плакать.
Сержант, оформляющая задержанных, достала связку ключей и вышла из-за своей стойки, рассеянно напевая себе под нос.
— Сюда, пожалуйста.
Следуя за ней, я миновала обшарпанную дверь, за которой находился ряд камер, часть их, видимо, были заняты, тяжелые двери других оказались открыты. Вонь стояла невыносимая — моча, блевотина, и поверх всего держался тяжелый дух человеческих экскрементов. В самом конце коридора сержант остановилась.
— Вам сюда, — указала она.
В открытую дверь я посмотрела на совершенно пустую камеру, где имелся лишь бетонный блок, размером и формой напоминавший лежанку, и туалет в углу, на который я не хотела и смотреть, не то что им пользоваться. Я вошла, остановилась в центре камеры и огляделась. Голый пол. Кремовые стены. Окно под потолком. Абсолютная пустота. Позади меня со стуком захлопнулась дверь. Металлический звук поворачивающегося в замочной скважине ключа резанул по моим чрезмерно натянутым нервам. Я обернулась и увидела глаз женщины-сержанта, смотревшей в отверстие. Судя по всему, она осталась довольна увиденным, поскольку без дальнейших замечаний закрыла глазок, оставив меня в покое.
Когда через несколько часов за мной пришли, я успела с комфортом, насколько это возможно, устроиться на голом бетоне и сидела, прислонившись к стене и подтянув колени к груди. Мне потребовалось некоторое время, чтобы преодолеть нежелание прикасаться к чему-либо в этой камере. Хотя она была чистой, судя по виду, и в ней стоял сильный запах дезинфекции, я невольно думала обо всех ее предыдущих обитателях. Я подозревала, что в этой камере случались все мыслимые физиологические отправления за исключением, возможно, родов.
Ждала я долго. Всякий раз, когда сержант по оформлению задержанных звякала в коридоре ключами, сердце у меня болезненно подпрыгивало, а затем страх и предчувствие медленно отступали. После заключения в камеру меня побеспокоили только однажды, предложив чай (отказалась) и воду (согласилась). Вода оказалась тепловатой и немного тягучей, и дали ее в маленькой бумажной чашке. Этого было недостаточно, но я не осмелилась попросить еще.