Потешный русский роман - читать онлайн книгу. Автор: Катрин Лове cтр.№ 22

— Да, и вкладываю в эту работу всю душу и жду, когда откроются еще более дорогие заведения, чтобы предложить им свои услуги.

— Я говорю о настоящем писательстве.

— Я трачу на выживание все свое время, а его, если верить твоим прогнозам, осталось совсем немного.

— Ты ищешь самооправдания.

— Ты разве не заметила, насколько сиюминутна вся наша жизнь? Не поняла, что мы сами творим свою судьбу? Для тебя это обычное дело, а нам в России это в новинку. Все время приходится делать выбор, принимать решение — остаться букашкой или рискнуть все потерять. Это утомительно, Валентина, это изматывает. Так позволь же мне хоть чуть-чуть вложиться в наше фантастическое время.

— Поедем со мной в Сибирь.

— Что?

— Составь мне компанию.

— И что я стану там делать?

— Ничего. Будешь меня сопровождать.

— Очень увлекательно.

— Можем заняться составлением путеводителя по пенитенциарным заведениям, обновить данные, модернизировать их. Присвоим звездочки в соответствии с географическим положением, качеством обслуживания и присутствием высокопоставленных «постояльцев». Можешь продолжить список.

— Кто оплатит эту работу?

— Никто.

— Не думаю, что мои услуги тебе по карману. Я стою дорого, очень дорого.

— Вот почему ты больше не пишешь, Лев. Все дело в твоем нынешнем образе мыслей и в том, что ты не стесняешься говорить подобные вещи. Я стою дорого, очень дорого… Как не совестно!

— Презираешь меня?

— Нет, констатирую факт. Не знала, что писать на глянцевой бумаге фразы типа «джакузи во всех номерах и шлюхи на каждом этаже» такое увлекательное занятие.

— Ну вот, а говоришь, что не презираешь.

— Не уверена, что сумею доставить тебе это удовольствие, Лев.

Лев считает, что это ни к чему. Под словом «это» он подразумевает все и ничего. Я знаю, потому что спросила. Я задала вопрос, шаря по шкафчикам в поисках дуршлага для макарон, что ни к чему, Лев? Его первый ответ был «все», второй — «ничего». Я разнервничалась, потому что на кухне не оказалось дуршлага.

Все началось с пищи. Весь ужасный спор, разгоревшийся между мной и Львом. В этот день я рано утром отправилась на поиски свежих итальянских макарон, завезенных официальными импортерами, а не какими-то сомнительными поставщиками. Ходи я по магазинам пешком, угробила бы на этот поиск неделю, а может, и больше, но благодаря маршруткам, общественному транспорту и везению сделала все за полдня. Когда я вернулась в квартиру, Лев взял у меня сумки, чтобы помочь разобрать продукты, и начал спрашивать, потрясая упаковками, что это такое? Я ответила, что это итальянские сокровища, что мы с ним будем пировать, что еще я купила лимон, шафран, сметану, пармезан и мы наконец вернемся к цивилизации. Я была возбуждена и так устала, что автоматически причислила Льва к числу индивидуумов, жаждущих вновь приобщиться к цивилизации. То есть к тем, кому до чертиков надоела русская кухня. Это была грубая ошибка. Лев тут же бросил раскладывать продукты по местам. Сложил их назад в пакеты. Сел. Сказал, что это ни к чему. Я попыталась минимизировать потери. Умолчала о походе по московским магазинам в поисках нужных продуктов и, главное, о том, что заплатить за эти самые что ни на есть банальные продукты пришлось сумму, равную месячной зарплате какой-нибудь приходящей домработницы. Я радостным тоном сообщила, что после многих месяцев русской жизни буду готовить для нас двоих по собственному рецепту — пора тряхнуть стариной, а потом мы сможем позвать друзей на это изысканное блюдо, настоящие taglierini al limone e zafferano [20] . Тут-то Лев и повторил, что это ни к чему, а я захотела узнать, что именно ни к чему. Ситуация быстро накалилась. По большому счету, все было ни к чему и ничто ни к чему не вело, мое присутствие здесь, присутствие рядом со мной Льва, наши попытки объясниться после стольких лет, билет в Сибирь, который я наконец взяла, один билет, только «туда». Сибирь как таковая тоже не имела значения, как и писательство, совсем не важны были романы и жизнь в этой квартире, которую я вскоре покину. Прежние планы утратили всякий смысл, теперь, когда будущее обогнало нас и ничто, даже хорошая итальянская еда, не смягчает горького чувства. Лев итальянской еды не хотел. Я буду есть русские блюда, заорал Лев, буду поглощать их утром, днем и вечером и прекрасно себя при этом чувствовать, а вот тебе лучше вернуться к себе домой и оставить дикарей в покое. Ты должна уехать, и я имею в виду не Москву, продолжает Лев, тебе следует покинуть пределы России и не останавливаться по дороге в республиках, ставших независимыми странами, стать-то они стали, но, надолго ли. Лучше бы тебе поторопиться и отправляться прямиком в свою идеальную страну, туда, где нет лагерей, зато полно денег олигархов. А главное, что я должна сделать, это оставить в покое его, Льва, и всех Львов Великой и Святой Руси, и Ходорковского — он наверняка отлично себя чувствует в Краснокаменске, уже вложил деньги в тамошние урановые шахты и стал еще богаче.

Ладно, отвечаю я.

Ладно, хорошо.

Досадно, что в этой квартире нет дуршлага для макарон. Невозможно приготовить свежую пасту, не слив до конца воду. Это было бы преступлением, не слить воду. Да, преступлением, повторяю я. И добавляю, что понятие это относительное, в разных странах его определяют по-разному, что удивительно. В замечательной стране Италии считается тяжким преступлением переварить макароны и не слить до конца воду. Отдаешь ли ты себе отчет, Лев Николаевич, спрашиваю я, что, если судить по этой мерке, Италия достигла вершин цивилизованности и одновременно предела варварства? Мой собеседник не реагирует.

По сути дела, он требовал, чтобы я покинула квартиру, не принадлежавшую ни ему, ни мне, и уехала из страны, на въезд в которую мне, между прочим, выдали визу. Ситуация показалась мне типично русской, но я не решилась произнести это вслух. Пора было развить мои рассуждения на тему о преступлении, и я себе не отказала. Заявила, что повсюду совершается немыслимое количество преступлений, и никто не чешется. В первую очередь, преступлений против искусства приготовления пищи и хорошего вкуса. В некоторых точках земного шара, привела я пример, готовят рыбу с сыром и майонезом, подают жареную картошку с кислой капустой, запивают любую еду кока-колой. Следом идут преступления против языка. Всех языков, уточняю я, чтобы избежать дискриминации. Я сообщила Льву, что не стану распространяться на эту тему, иначе у меня разболится желудок, а я не хочу развалиться на куски в его присутствии из-за каких-то там слов. Скажу одно, чем хуже люди говорят, тем хуже они пишут и тем хуже мыслят. Вернее, чем меньше они читают, чем меньше пишут, тем реже размышляют. Все это старомодно, признала я, но то, что не старомодно, и даже ново, не имеет никакого значения. Потом я зацепилась за слово «желание», неосознанно зацепилась, и объявила, что проблема желания — центральная в вопросе о языке. Честно говоря, я понятия не имела, к чему веду, но не умолкала. Гневный взгляд Льва пригвождал меня к обоям брежневских времен, но я не собиралась весь оставшийся день торчать у стенки. У меня была назначена важная встреча в гостинице «Метрополь». Я посмотрела на часы, не решаясь оставить в покое тему желания, которая несколько секунд назад стала центральной. Я уже опаздывала. Пришлось сказать, что случилось нечто — что именно я не знаю, — и во всех языках слова, относящиеся к желанию, стали употреблять где ни попадя. Джакузи во всех номерах, шлюхи на всех этажах. До недавнего времени, не скажу точно до какого именно, этими словами пользовались осторожно, исключительно в разговорах о любви, расставании, мечтах, будущем, тоске и смерти. А теперь, совершенно неожиданно, слово «желание» как с цепи сорвалось. Следом за ним другие утонченные, трепетные слова устремились в гнилостную яму языков, всех языков, подчеркиваю я, памятуя о глобализации. Вот так, говорю я, и мой тон подразумевает конец рассказа.