В одном Мадам была права: нищенский мир такого большинства не создан для ее подопечных. В нем они гибнут, как экзотические бабочки-однодневки. Но от чего же в таком случае погибла Тамила-Тур?!
Я вернулся домой разбитым и обессиленным. Оттолкнул ногой Кошку, ее радость и ласка показались мне неестественными и искусственными. Потом сразу устыдился своего поступка, как будто за мной наблюдали глаза Пат. Собственно, у меня не было никаких обязательств перед этими двумя очень похожими существами. Я накормил Кошку и долго смотрел, как она пьет из блюдца молоко. «Через несколько лет вы сами выгоните ее, измучившись вопросом, реально ли ее отношение к вам, или это только навыки…» – прозвучал во мне голос Мадам.
Я встряхнул головой так, чтобы эти мысли слетели с меня, как листья с осеннего дерева.
Не хотел думать. Не мог. Потому что многое из сказанного ею было похоже на правду.
Надо переключиться на другие дела.
Я собрал разбросанные по полу диски и вставил первый в плеер телевизора.
* * *
…Шумит дождь. Прихожая. Длинный коридор с красным ковром ведет куда-то вглубь – к тусклому квадратику света. В мягком полумраке поблескивают золотом кончики искусственных свечей в позолоченных канделябрах. Пустота и тишина большого дома.
Издалека слышно, как мелко позвякивает ложка в стакане. Звук приближается. Похоже на «прибытие поезда» – звук усиливается и из квадратика света движется тень.
Ничего не разобрать. Свет падает на чашку с ложкой в чьей-то руке. Ложка выстукивает свой танец. Мелькнула черноволосая голова в ракурсе «сверху – вниз». Стук стихает за дверью одной из комнат…
…Но тревожным тремоло отзывается на моих многострунных нервах…
Оказывается, это не дождь. Это в глубине комнат шумит включенный телевизор. Коридор также поглощен темнотой.
Ничего интересного.
Картины на стенах. Снова мелькнула женская тень и исчезла в квадратике света на противоположной стороне коридора. Вторая женская тень (кажется, Веры Ивановны) прошла тем же маршрутом. В руках – сервированный поднос.
Два часа ничего интересного…
Пускай себе крутится. Я тупо щелкаю пультом – переключаю на телевизионный канал.
Там возникает физиономия какого-то докладчика. Речь идет об экономике. Он с отвращением, как червей, выталкивает изо рта слова – ломаный язык, неправильные ударения и артикуляция, как будто выступает пришелец из страны Мумба-Юмба: «Мы достыглы нэмалых успихов… Трудносты прэодолилы… Сисьматычно мы делайим свое дело лучче наших прэдшествэнников…»
Кошка нервно мурлычет. Я снова щелкаю пультом, переключая на новый диск.
…Кухня. Вижу (хотя и снова в искаженном варианте «сверху – вниз») своего недавнего знакомого Алекса. Он кладет на стол большого живого толстолобика. Рыба бьет хвостом. Наконец вижу женщину, точнее, Тамилу. И неприятное ощущение обдает меня жаром, ведь я знаю, что сейчас она – мертва.
– Хочу рыбки, – ласково говорит Алекс.
Женщина (даже в таком ракурсе она кажется мне фарфоровой статуэткой) нерешительно тычет пальцем в рыбу (почти так же, как и Пат касалась куска бифштекса), рыба бьется об стол. Женщина вскрикивает. Алекс смеется:
– Давай, давай, чисти ее!
– Но ведь она живая… – говорит женщина.
– Ну, так убей ее, – говорит Алекс, подавая нож. – Отрежь ей голову и чисти! Разве вас этому не учили?
Женщина машет головой, закрывает лицо руками, пятится в угол.
– Давай, давай, убей! – смеется Алекс…
Женщина тихо сползает на пол по стене.
Алекс бросает нож на стол, зовет:
– Вера Ивановна! – и нервно выбегает из кухни.
Шипение. Кухня. Вера Ивановна отрезает голову толстолобику. Ее руки покрываются рыбьей кровью. Вскрик из угла.
Вера Ивановна:
– О, Тамилочка, я вас не заметила… Вам плохо? Это всего лишь рыба…
Коридор. Две тени в коридоре. Алекс, Вера Ивановна.
– Она без сознания, господин Алекс. Перенесите ее в спальню. Я вызову «скорую»?
Алекс:
– Пусть лежит. Очнется – будет жарить рыбу… Больше она ни на что не годна.
– Как скажете…
Ну так себе… Немного противно. Но другого я и не ожидал…
Сменил диск. Налил пива. Себе и Кошке.
…Комната. Ракурс – «сверху».
Алекс протягивает Тамиле коробку, перевязанную алой ленточкой. Женщина достает оттуда что-то похожее на пеньюар.
Тамила:
– Спасибо. Очень красиво.
Алекс:
– Не нравится?
– Очень нравится.
– Я же вижу: не нравится.
– Ну что вы – нравится…
– Я же вижу – нет.
– Нравится…
– Я все вижу!
– Очень…
Алекс забирает у нее из рук вещь, рвет на куски…
И – вот здесь (я отставил стакан с пивом!) – со всего размаха бьет ее ногой в бедро.
Тамила летит в другой угол спальни. Тяжело поднимается. На ее лице – улыбка Джоконды…
Начинает расстилать постель…
Система вырубается…
Я роюсь в дисках, забыв, какой из них был последним. Вставляю любой. Щелкаю пультом. Беру Кошку на руки – она сейчас нужна мне как никогда. Мы вместе смотрим на экран.
Опять темнота коридора.
Я шарахаюсь: прямо на меня выплывает бледное лицо Тамилы, она смотрит точно в камеру, на меня. Вернее, прямо внутрь меня – такие у нее глаза!
Тамила шепчет в глазок камеры: «Забери меня отсюда… Забери меня…»
Словно обращается ко мне. Я опрокидываю пиво на Кошку.
Зал. Тот самый, где мне предлагали манную кашку. За столом – Алекс. Напротив – она, Тамила. Вспоминаю слова Пат: «Она была лучшей из нас…» Она действительно невероятно красива, но ужасно худая, ресницы затеняют чуть ли не полщеки.
– Восемь черных карточек, – говорит Алекс.
– Вчера вы говорили – шесть… – шепчет Тамила.
– Разве? – улыбается Алекс. – А могу ли я ошибаться?
– Не можете…
– Вот именно.
Он набирает кашу в ложку и, словно школьник на уроке, оттянув ее, как из рогатки, попадает кашей в лоб девушке.