Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38-47 - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Соломатина cтр.№ 25

В трубку текли короткие гудки, а Настенька Разова всё ещё прижимала к уху коммуникатор, восторженно раскрыв рот, и бог знает чего она себе успела намечтать. Позабыв поначалу связать этот звонок с утренним происшествием.

Настя чуть с ума не сошла, вертясь дома перед зеркалом. Что на танк ни надень – танк, он и есть танк! Да и смешно это. Вечеринка без дресс-кода. И вовсе не выпендрёжем сакральна. Надела джинсы и футболку. Всё бы ничего, если бы у неё была талия. А так похожа на неровно набитую любительскую колбасу с сиськами! Все вокруг красивые! Или хотя бы тощие. И только Настя… Махнув рукой, забрала огромный массив светлой кудрявой проволоки в резинку и, только слегка подмазав губы блеском, отправилась в ресторацию [37] .

* * *

Волнуясь, как перед госами по оперативной хирургии с топографической анатомией, Настенька Разова вошла во «врачебный» кабинет заведения. За столом уже вовсю шумели. Хотя Настя не опоздала. Ельский был без жены-акушерочки. Но сидел между Денисовым и Маргаритой Андреевной. Рядом с Денисовым сидел заведующий урологией, Иван Петрович Пустовойтов. Дальше миловались заведующие обсервацией и патологией Поцелуева и Родин. Были ещё врачи. И главная операционная медсестра. Настя почувствовала холодок под коленками. Она тут явно не по праву. И уж точно – не по положению. Владимир Сергеевич даже не обернулся. Впрочем, он сидел к ней спиной.

– О, наш смелый пушистый Тыдыбыр! – радостно воскликнул Аркадий Петрович. (Ельский и тут – ноль эмоций, был слишком увлечён беседой с Маргаритой Андреевной.) – Иди ко мне садись! – Святогорский сидел во главе стола. Он ловко выдернул откуда из-за спины стул и поставил его рядом со своим. – Зарезервировано!

Она неловко пробралась к заведующему отделением «бабской» реанимации. Ельский не обращал на неё ни малейшего внимания. Денисов даже головы не повернул, о чём-то говоря с урологом. Тоже мне, великий специалист! Понятно, что он сюда ещё интерном попал, по блату! Настенька не спала с заведующими, вот и… Тыдыбыр сама устыдилась своих злых мыслей и покраснела. Точнее – побагровела, потому что покраснела она ещё перед дверью ресторана.

– Дамы и господа, прошу внимания! – объявил Святогорский. – Мы сегодня собрались здесь не потому, что нам делать нечего. Нам всегда есть что делать. Не всегда мы, что правда, что-то можем сделать с тем, с чем уже ничего не сделаешь, но с этим уже ничего не поделаешь, дамы и господа!

После такого витиеватого графоманского вступления все уставились на Аркадия Петровича.

– Надо же было как-то привлечь ваше внимание! – рассмеялся он. – Сегодня мы принимаем в наше Общество анонимных врачей новую боевую единицу. Анастасия Евгеньевна, у нашего ОАВ есть только одно-единственное правило: всё, что происходит на наших посиделках, остаётся на наших посиделках. Второе правило: нарушать одно-единственное правило. И третье правило: каждый вновь приобщённый общества должен рассказать, как он докатился до такой жизни, почему стал врачом, чего постыдного натворил. А если нет ещё трупа в анамнезе – тогда ужасную личную тайну. После того, как примет первый стакан до дна. – И Святогорский протянул Настеньке стакан. Действительно – стакан. Что правда, совсем не полный. Всё-таки он её давно наблюдал и отлично знал, как действует на Тыдыбыр спиртное. Вот тех пятидесяти граммов, что болтались на дне гранёной ёмкости, ей вполне хватит, чтобы не превратить фарс в молитву. Не то ж ещё действительно начнёт всерьёз рассказывать, почему стала врачом.

Настя мужественно выпила предложенную дозу, предварительно торжественно чокнувшись со всеми. Она была девочка крайне мало пьющая. Иногда – бокал мартини. Один. На весь вечер. Может быть, красного вина под бифштекс. И она целый день ничего не ела. Целый же день через её кабинет шёл караван разнообразных женщин. Это если не считать утреннего инцидента. И не учитывать адреналиновых потерь, вызванных неожиданным приглашением Ельского. Потому, проглотив пятьдесят граммов чего-то очень похожего на водку, только, кажется, ещё гаже, внезапно и резко окосевшая Настя громко и чётко произнесла следующее:

– Моя постыдная тайна: я люблю Владимира Сергеевича Ельского. Уже давно. С тех самых пор, когда только пришла интерном. А он меня не замечал. И поэтому я написала про него в Интернете гадость [38] . Но он всё равно меня не замечал. И женился на тощей акушерке! Хотя я должна была быть его женой не помню какой номер. А недавно я влюбилась в Денисова. Но он меня тоже не замечает. Потому что любит Татьяну Георгиевну. Хотя она и родила ребёнка. И старая. Нет-нет, она красивая. И тоже тощая! Но для Денисова она старая. А ещё я хочу снять квартиру и уехать от родителей, но боюсь. Не от родителей уехать боюсь. Боюсь встречаться с теми, кто сдаёт квартиры. И ещё я хочу похудеть, но всё время жру. Но эту ужасную личную тайну почти все тут знают. А когда мне было девять лет, я на спор съела кусок собачьей какашки, а мальчик, с которым я спорила на то, что если я съем кусок собачьей какашки, то и он съест, – не стал есть собачью какашку. Она была сушёная, не волнуйтесь!

В начале Настиной речи в зальчике воцарилась тишина. И держалась до самого окончания.

– Почему это любить меня – постыдная тайна?! – возмущённо уточнил Ельский после нескольких секунд паузы и уставился Настеньке прямо в глаза. Она лишь недоумённо пожала плечами, выпятив губки. И совсем не заметила ироничной, но очень доброй, смешинки во взгляде неонатолога.

Первой не выдержала Марго. За ней захрюкал в картинно преподнесенную к лицу ладонь и Ельский. Через несколько мгновений весь стол захлебнулся, расхохотался многоголосо.

– Честное слово, она была сушёная! – пыталась перекричать всех тоже очень развеселившаяся Настенька. – Да я и не на спор, если уж совсем честно! Я думала, что, если съем сушёную какашку, буду особенная! Как фея. Или как принцесса. Буду Маленький принц! Надо же убирать свою планету! Ну, чего смешного-то? – сама хохотала она. – Вы что, никогда не ели сушёных собачьих какашек? Что – никто-никто?! – помрачневшая Настя обвела всех совершенно искренне удивлённым взглядом и добавила следом интимным басом: – Совсем никаких глупостей не делали в детстве? И ни о каких глупостях не думаете даже сейчас? – тут она снова оглядела своих товарищей с неподдельным ужасом. Мысль о том, что люди никаких глупостей не делали в детстве и ни о каких глупостях не думают «даже сейчас», повергла её в совершеннейшее недоумение. С оттенком некоторой скорби.

– Да-а-а… – протянул Святогорский, один сохранявший видимость серьёзности. – Ядрёную чачу мне пациенты подогнали. Это всем камингаутам камингаут.

– Анастасия Евгеньевна, вы – совершенно особенная! – Ельский поднялся, утирая слёзы, подошёл к Насте и поцеловал ей руку.

– Не разрушай детскую психику ложной надеждой, фат! – хохотала Марго.

– Я – отечески! – строго отрапортовал Владимир Сергеевич.