Заяц с янтарными глазами - читать онлайн книгу. Автор: Эдмунд де Вааль cтр.№ 51

Рильке был великим поэтом-радикалом того времени. В его Dinggedichte — «стихотворениях-предметах» — прямота выражений сочеталась с напряженной чувственностью. «Вещь точна, вещь-искусство должна быть еще точнее, ее необходимо очистить от всего случайного, вызволить из мрака неясности» [63] , — писал Рильке. Его стихи полны откровений — таких мгновений, когда вещи оживают: так, первое движение танцовщицы — будто вспышка серной спички. Или таких мгновений, когда происходит перемена в летней погоде, или озарений, когда вдруг видишь человека как будто впервые.

А еще его стихи полны опасностей: «Всякое искусство — это последствие того, что ты подвергся опасности, прошел некий опыт до такого предела, дальше которого идти невозможно». Это и значит быть художником, высказывает он поразительную мысль. Ты проходишь где-то «трясиной неизведанного в путах дней», будто лебедь, — до того, как, «подхватив его, речное лоно постепенно, нежно и влюбленно, все теченье снизу уберет» [64] .

«Сумей себя пересоздать и ты», — написал Рильке в стихотворении «Архаический торс Аполлона» [65] . Можно ли дать совет более волнующий?

Лишь после смерти Элизабет, а умерла она в девяносто два года, я по-настоящему понял, как много значил для нее Рильке. Я знал, что у нее хранились какие-то письма, но они оставались для меня всего лишь слухом, затихшим раскатом громкой славы. И лишь в тот зимний день, когда я оказался перед статуей Аполлона с лирой во внутреннем дворе дворца Эфрусси и начал сбивчиво припоминать это самое стихотворение Рильке, где мрамор «сверкал, как хищник шерстью гладкой», я понял, что мне необходимо разыскать эти письма.

С Рильке Элизабет познакомил ее дядя. Однажды Пипс оказал Рильке помощь в Германии, когда тот в самом начале войны оказался в затруднительном положении. И вот теперь он написал Рильке, приглашая его в Кевечеш: «Этот дом всегда открыт для Вас. Вы доставите всем нам большое удовольствие, если заявитесь sans cérémonie» [66] . А еще Пипс просит разрешения для своей племянницы прислать свои стихи. Элизабет — с замиранием сердца — написала Рильке летом 1921 года, приложив к письму свою стихотворную драму «Микеланджело» и прося позволения посвятить это произведение ему. Последовала долгая пауза — до весны следующего года (эта пауза объяснялась тем, что Рильке работал над завершением своих «Дуинских элегий»), а потом он прислал ей письмо на пяти страницах, и между двадцатилетней венской студенткой и пятидесятилетним поэтом из Швейцарии завязалась переписка.

Переписка началась с отказа. Рильке отверг ее посвящение. Лучше всего было бы вначале напечатать эту поэму, и тогда книжка «стала бы долговечным звеном, связывающим нас… Мне было бы приятно считать себя Вашим наставником, который помог появиться на свет Вашему ‘первенцу’, но — только при условии, что Вы не станете называть моего имени». Однако, продолжает он, меня очень интересуют ваши опыты.

Они вели переписку пять лет. Сохранилось двенадцать очень длинных писем от Рильке: шестьдесят страниц, перемежающихся рукописными копиями его свежих стихотворений и переводов, множество сборников его стихов с теплыми посвящениями.

Если вы встанете перед шкафом с полным собранием сочинений Рильке, то увидите, что корешки этих томов вытянулись в длину примерно на метр и большую часть этих томов занимают письма, а большая часть писем адресована «разочарованным титулованным дамам», если воспользоваться выражением Джона Берримена. Элизабет была молодой баронессой, сочинявшей стихи, а таких среди корреспонденток Рильке имелось немало. Но Рильке был виртуозным сочинителем писем, и его письма к Элизабет восхитительны, поучительны, лиричны, забавны и полны интереса: иными словами, они свидетельствуют о том, что он сам называл «дружбой в письмах». Они никогда не переводились, и их лишь недавно переписал один специалист по Рильке, работающий в Англии. Я отставляю в сторону свои сосуды и раскладываю на столах фотокопии этих писем. А потом провожу две счастливые недели, пытаясь вместе с немецким аспирантом подобрать адекватный перевод для этих волнообразных, ритмичных фраз.

Переводя сочинения своего друга, французского поэта Поля Валери, Рильке пишет о его «великом молчании», — о годах, когда Валери вообще не писал стихов. Рильке вкладывает в письмо свой перевод, который он только что закончил. Он пишет о Париже и о том, что недавняя смерть Пруста потрясла его, заставила вспомнить о прожитых там годах, когда он работал секретарем у Родена, и что ему хочется вернуться туда и заново изучить этот город. Читала ли Элизабет Пруста? Ей непременно нужно прочесть его.

А еще он очень заботлив и внимателен к положению Элизабет. Он заинтригован этим контрастом между изучением юриспруденции в университете и ее стремлением сочинять стихи:

Пусть все так и будет, друг мой, я не боюсь за Ваши художественные способности, которым придаю очень большое значение… Хотя я и не могу предвидеть, какую тему Вы изберете для своей выпускной работы в области права, я нахожу этот резкий контраст между двумя Вашими занятиями положительным: чем разнообразнее жизнь ума, тем вероятнее, что Ваше вдохновение не останется без защиты — то вдохновение, которое нельзя предсказать, которое рождается лишь от внутренних толчков.

Рильке читает ее новые стихотворения — «Январский вечер», «Римскую ночь» и «Царя Эдипа»: «Все три хороши, но мне хочется поставить ‘Эдипа’ на первое место». В этом стихотворении описывается, как царь покидает город и отправляется в изгнание, прикрыв глаза руками, закутавшись в плащ, а «остальные вернулись во дворец, и все огни погасли один за другим». Элизабет провела достаточно много времени с отцом и его любимой «Энеидой», и потому тема изгнанничества вызывала у нее мощный отклик.

Если у Элизабет остается время после занятий, она, конечно, может читать, но Рильке дает ей совет — «глядеть на синеву гиацинтов. И на весну!» А еще он дает некоторые советы касательно ее стихов и переводов, ведь «не тот садовник помогает саду, который только поощряет и заботится, а тот, кто приходит с садовыми ножницами и лопатой: ценен укор!» Он делится своими чувствами: каково это — завершить большую работу. Начинаешь ощущать опасную легкость, пишет Рильке, будто вот-вот куда-то уплывешь или улетишь.

В этих письмах много лирики:

Я верю, что в Вене, когда не пронизывает насквозь ветер, уже можно ощутить весну. Города часто полны предчувствий: свет становится каким-то особенно бледным, в тенях появляется неожиданная мягкость, окна поблескивают, как будто город немного стыдится того, что он — город… Из собственного опыта я знаю, что только Париж и (на свой наивный лад) Москва без остатка растворяют в себе природу весны, как настоящий пейзаж… А теперь прощайте: я глубоко тронут дружеской теплотой Вашего письма. Будьте здоровы!