Счастливые - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Улицкая cтр.№ 163

Героиня дня была ошарашена горой подарков, которые на нее обрушились, и озабочена тем, как все одновременно удержать в руках. В конце концов Шурик снял с диванной подушки наволочку, собрал все игрушки в мешок, сунул Кате в руки, а саму Катю взвалил себе на плечи. Девочка визжала, дрыгала ногами и ни за что не хотела слезать на пол. Так Шурик и продержал ее у себя на шее до самого ухода ко сну. Потом Катя начала рыдать и требовать, чтобы Шурик укладывал ее спать, и он сидел с ней рядом в маленькой комнате.

Женя, забрав очередную порцию книг, ушел первым, постепенно разошлись и прочие родственники. Шурику несколько раз казалось, что Катя уснула, но всякий раз, когда он делал движение к выходу, Катя открывала глаза и твердо говорила: «Не уходи…»

Два раза заглядывала Аллочка. Она уже проводила своих подруг, вымыла посуду и переоделась – сняла туфли на шпильках и розовую кофточку и надела домашние тапочки и голубую майку. Когда Шурику удалось выскользнуть от уснувшей Кати, он попал в объятия ожидавшей его Аллочки. То есть поначалу никаких объятий не было, а были горькие жалобы и горячие просьбы объяснить, как могло произойти такое крушение жизни и что теперь ей делать. Шурик сочувственно молчал, но, кажется, от него ничего более и не требовалось. Просьбы сменялись жалобами, глаза наливались слезами, слезы высыхали и снова капали. Время уже подходило к часу, и это означало, что выбраться из этого отдаленного ото всего на свете места до утра будет невозможно, потому что автобусы уже отъездились, а поймать такси шансов было столько же, сколько схватить в здешних новостройках Жар-птицу.

Аллочка тем временем плакала все горше и перемещалась все ближе, пока не оказалась-таки в дружеских объятиях Шурика. Монолог ее не прекращался, и Шурик все не мог взять в толк, каких именно действий ждет от него заплаканная женщина. Торопиться уже не было никакого смысла, и он целомудренно поглаживал пружинистый взбитый пучок, предоставив Аллочке сделать внятное волеизъявление. Она еще минут двадцать жаловалась, но как-то все более сумбурно и в конце концов расстегнула вторую сверху пуговицу Шуриковой рубашки. У нее были горячие маленькие руки с яркими прикосновениями, большой рот, полный сладкой слюны, и тонкая, как горло кувшина, талия… Шурик давно уже знал, что у каждой женщины есть вот такие особые черты… Аллочка, как выяснилось, обладала еще одной совершенно уникальной особенностью: ни на минуту она не прервала монолога, начатого еще вечером. Об этом Шурик подумал, когда рано утром выходил из Аллочкиного подъезда…

«Милая девочка, – думал Шурик, ожидая автобуса, – напрасно Женька ее бросил. И Катька такая славная. Надо будет к ним хоть изредка заезжать…»

У Валерии, как в свое время у Елизаветы Ивановны, была заветная записная книжечка, в которой собрались нужные на все случаи жизни люди. Книжечка любила сама собой распахиваться на букве «В» – врачи. Исписано там было несколько страниц. Главным в последнее время оказался кардиолог Геннадий Иванович Трофимов, зацепленный в знакомство лет двадцать тому назад, когда сердце Валерии работало на полную мощь. Геннадий Иванович заходил в гости раз-два в год, на большие Валериины праздники – католическое Рождество с огромной индейкой, выбираемой под размер духовки, и в день рождения Валерии, который она справляла исключительно сладко – пекла торты со взбитыми кремами и свежими фруктами. Пока на ногах держалась.

От индейки она до последнего времени не отказывалась – Шурик под ее руководством запихивал в нее пряный фарш и шесть часов бегал из комнаты в кухню, прокалывая, прикрывая и открывая указанные ему части индейкиного тела. А торты Валерия стала заказывать в ресторанах: после долгих переговоров с администраторами и поварами ей привозили шедевр, и гости каждый раз удивлялись, как это ей, не выходя из дома, удается достичь таких исключительных результатов.

Геннадий Иванович как раз не относился к поклонникам ресторанных изделий и, хотя был сладкоежкой и непременно съедал все предлагаемые образцы, каждый раз напоминал о тех незабвенных тортах, которые пекла Валерия собственноручно.

В последний день рождения Геннадий Иванович пришел поздно, тортов даже не попробовал, пересидел всех гостей, а когда гости ушли, велел Валерии раздеться и внимательно ее выслушал. Щупал руки, ноги, хмурил лоб. Через два дня пришел с чемоданчиком-кардиографом, долго рассматривал голубоватые ленты, выплюнутые железной машиной, и сказал Валерии, что положит ее недели на три к себе в отделение, потому что сердце ее работает в тяжелых условиях и надо его немного поддержать.

Валерия, полдетства пролежавшая в больницах, испытавшая тяжелое потрясение от последней операции, наотрез отказалась. Геннадий Иванович настаивал. Больница, в которой он работал, была даже не старая, а старинная, с торжественными лестницами, огромной высоты потолками и палатами на двадцать человек. Геннадий Иванович обещал поместить Валерию в отдельную палату и приставить к ней индивидуальный пост.

– У меня в этой палате Святослав Рихтер лежал, и Аркадий Райкин лежал, а ты капризничаешь!

Валерия согласилась: предложение было, вообще говоря, роскошным, а она роскошь любила. К тому же Рихтер с Райкиным ведь не лыком шиты, в плохое место не пойдут…

Собиралась Валерия в больницу полных три дня, как в давние времена на курорт: домработница Надюша снесла в срочную чистку кимоно, отбелила шерстяные носочки, постирала и натянула на раму тонкую дырчатую шаль. В одну коробочку собрала Валерия косметику, в другую – лекарства, книги Шурик разложил стопочками в соответствии со списком, который Валерия долго и вдумчиво составляла. Шурику пришлось даже съездить в Библиотеку иностранной литературы и взять там американские детективы на польском языке и какие-то довоенные польские стихи, которые Валерия еще в юности задумала переводить.

Шурик в эти же дни пытался с помощью наемной силы починить «запорожец», который уже два года мирно ржавел во дворе, но достиг малоудовлетворительного результата: машина заводилась, фырчала, но с места не двигалась…

В очередной понедельник Шурик снес и погрузил в такси сначала две коробки нужных для комфорта и роскоши вещей, а потом и саму Валерию.

В приемном покое ее ждали, сразу посадили в кресло и повезли в отделение, Шурик в казенных тапочках, спадающих с ног, шел с коробками позади. Все правила были так явно и даже демонстративно нарушены, что сестрички шептались: кто это? Чья-то жена или мать? Ответить на этот вопрос никто не мог: известно было, что звонил сам Трофимов и просил без формальностей…

Валерия устроилась на высокой кровати, развернув ее так, чтобы лежать лицом к окну: за окном просыпался после зимы старый усадебный сад.

– Смотри, Шурик, какой вид из окна. Я отсюда и уходить не захочу…

Шурик переставил тумбочку Валерии под правую руку, поставил две коробочки, чтобы она могла разобрать свои пузырьки и баночки, поцеловал ее в щеку и обещал приехать к вечеру. Постоянный пропуск ему выдали сразу же – имя Трофимова само по себе действовало не хуже пропуска.

– И пожалуйста, ничего не таскай, пока я не попрошу, – крикнула Валерия Шурику вслед. Он обернулся: