Тщеславие - читать онлайн книгу. Автор: Александр Снегирев cтр.№ 16

Юлька подходила и усаживалась на Димку верхом, обвивала его руками и ногами, трепала и целовала его волосы. Димка обнимал её в ответ, а в просвете под её плечом, там, где подмышка, по-прежнему видел огни яхт, зажжённые окна вилл и небоскрёбов. Огоньки автомобилей, нити отражений, иглу далёкой башни. В небе-океане мигали самолёты-корабли-звёзды, на боку, ломтиком папайи, лежал молодой месяц. В этот маленький просвет, обрамлённый Юлькиным телом, Димка видел кресло, в котором раньше был он, а теперь Юльки-на спина. Ему даже казалось, что он видит собственный глаз под её плечом. Целуя Димку, Юлька говорила, что для них лето никогда не закончится.

Когда они вернулись в Москву, Димка обнаружил песок в жестяной банке для печений. Когда в банке заканчивались одни печенья, туда загружали новые. И так много лет. За это время на дне банки накопился слой сладкого песка. Осколки овсяных, пшеничных и всяких других печений. Осколки орешков, сахарной глазури, шоколада. Кусочки изюма, сушёных бананов, папайи. Уходя от Юльки, Димка забрал эту банку и, сидя потом один на родительской кухне, перебирал песок на дне…

* * *

На следующее утро Димка стоял на балконе и думал: пора или не пора. Решил подождать и вдруг заметил, что одного из двух гипсовых шаров-ядер, охраняющих парадный вход в «Полянку», нет.

* * *

На почте Димка отксерил свой новый рассказ и раздал экземпляры всем членам жюри. «Ну-ка, ну-ка, любопытно… но по правилам конкурса вы не можете ничего добавлять к тем текстам, которые были поданы изначально…» — важно приговаривали члены жюри, опасающиеся давления со стороны Димки. «Просто я это написал вчера, интересно ваше мнение», — пояснял Димка, применяя все свои навыки убеждения. Ведь ничего незаконного в том, что члены жюри прочитают его новый рассказ, нет.

У Димки есть черта — он всё время боится куда-то опоздать, Куда — неясно. Спешит. Двери не плотно прикрывает, косточки виноградные не выплёвывает, разгрызает и глотает. Он даже арбузные повадился глотать, чтобы на выплёвывание драгоценные секунды не тратить, но Юлька его рассказом про аппендицит отучила. Ест прямо из холодильника или микроволновки. На выключатели света жмёт на ходу, не останавливаясь. Выключатели не всегда срабатывают, Димка тянется к ним, не сбавляя скорости, из-за чего часто падает или стукается о мебель и углы стен.

А ещё Димка во всём сомневается. Сделает что-нибудь и сомневается. Сделает и сомневается. Чем больше нервничает, тем больше сомневается. Короче, эти две черты включились сразу, как только последний экземпляр рассказа был отдан на суд. Можно Димку понять, ведь это был первый, по-настоящему его, рассказ на конкурсе. Написанный им и только им от начала до конца. Димка начал корить себя за поспешность. Поторопился, не отшлифовал, глупости всякой понаписал. Первый абзац надо было начинать с серьёзного «итак», а не с разговорного «короче». Эротическую сцену подсократить, духовности прибавить. Про синих медуз, выброшенных на пляж, вообще забыл, а они так красиво трепещут на ветру… «Блин, и про собственную тень на дне, которую принял за тень большущей рыбины и жутко испугался, не написал… Надо исправить. Но нельзя же у всех членов жюри попросить рассказ обратно и вносить исправления. Решат, что я псих. Нет, надо внести, иначе не поймут духовного посыла и моего творческого потенциала, я ведь совсем не то хотел выразить…» Можно подумать, что Димка сумасшедший, однако это не совсем так. Даже совсем не так. Просто за последние дни у него серьёзно развилась паранойя. Кроме того, он довольно скрытный. Не привык душу наизнанку перед чужими выворачивать и поэтому обнародование столь откровенного рассказа для Димки событие. В общем, пока он сам себя накручивал и успокаивал, подошло время обсуждения. Начал Гелеранский:

— Вот не вижу я у нового поколения идеалов красоты… — («Твою мать! Надо было всё-таки духовности добавить! Подсказывала же мне интуиция!» — тут же принялся сокрушаться Димка). Гелеранский продолжил: — Мы поклонялись Цветаевой и Феллини, а здесь сплошной ржач и всё ниже пояса! Есть, однако, замечательная сцена, описывающая первый поцелуй за школой, и вот это… — Гелеранский выковырял грязь из-под ногтя листком со свежим Димкиным рассказом. — Пушкер дал мне почитать свой новый рассказик, и знаете… очень неплохо написано… — Он ещё что-то говорил, но Димка не слышал уже. Мысли закрутились каруселью.

— Не з-знаю, не з-знаю… — взял слово Зотов, но тут же был прерван лаем. Барбосам с первого этажа приспичило помешать обсуждению. Заскучав, они решили полаять и повыть. Зотов продолжил, его слова смешивались с «гав-гав»: — Молодому поколению п-повезло… (гав…) гэбухи п-проклятой нет, значит, так. Хоть Пушкер… (гав-гав…) и не оп-пирается… (гав-гав…) на традиции русской литературы… (гав-гав-гав…) но пошлостей я не заметил, значит, так… (гав-гав-г-а-а-а-в… у-у-у-у…).

Тут Зотов обратился к коллегам по жюри:

— Что же делать, г-господа?

— Пушкеру ещё надо повкалывать! Попотеть! Да. Сейчас вон многие человеки стыдятся быть русскими! Иного им подавай! Напрасно! Грешно забывать свои корни! Пот, кровь, степь… — горячо вступил литературный критик Мамадаков. Манерой речи он походил на расхожего деревенского самородка, которых так любят городские интеллектуалы, пресытившиеся развлечениями мегаполисов. Упор на русскость и православие входил в резкий контраст с довольно-таки азиатской физиономией самого Мамадакова, его высокими военными ботинками, тёмными натовскими штанами и свитером с накладными карманами. Нос Мамадакова был крупных размеров и повёрнут в профиль, даже когда всё остальное лицо находилось анфас. Такие носы набок встречаются у персонажей мультфильмов. Причина столь необычного расположения носа у живого человека оставалась неизвестной. Видимо, Богу просто так захотелось, когда он лепил будущего литературного критика. Узкие глаза располагались близко к переносице и были обрамлены, словно нимбами, желтоватыми синяками. Слушая и рассматривая Мамадакова, трудно было поверить, что в жизни он занят двумя вещами: критикой и поисками собственной жены. Причём второе, кажется, забирало у него больше энергии, чем первое, и откладывало неизгладимый отпечаток на мировоззрение.

— Я не про Пушкера, а про собак, Виталий Маркович! — перебил Зотов.

— Виноват! Эх, сейчас бы картошечки с сальцем! — молодецки отозвался Мамадаков, хлопнул по колену и огладил бородёнку таким движением, будто родился купцом в Замоскворечье, а борода густая и белая. Он, кажется, был из тех, кого в школе дразнят косоглазым. Мальчик ушёл в себя, погрузился в учение, прикупил наряд настоящего мужика и выбрал дело, позволяющее смотреть на мир из забетонированного дзота безупречного вкуса.

— Может, Людмилу Степановну опять к ним отправить? — подкинул мыслишку Гелеранский.

— Собакам не нравятся ваши рассказы, Пуш-кер! — крикнула Димке Окунькова.

— Х-хороший каламбур, значит, так, — подхватил Зотов. — Собакам ваши рассказы н-не нравятся. А м-мне н-нравятся, значит, так. — Зотов сделал паузу, рассчитывая на смех аудитории. Некоторые рассмеялись сразу, большинство же подхватило с опозданием. Не потому, что каламбур не понравился, просто не слышно было ни черта. Зотов продолжил: — Рассказ про туристку, угодившую вместо м-монастыря в дурдом, глубок и метафоричен. А новый р-расказ Пушкера и вообще весьма интересен. Этакая исповедь н-наивного фи-философа…