Кофемолка - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Идов cтр.№ 34

Имелся и местный попрошайка, карибец лет пятидесяти с тугим блестящим лицом под розовым солнцезащитным козырьком. Он энергично и почти музыкально тряс кофейным стаканчиком с мелочью на северо-восточном углу квартала. Ближе к концу нашего первого месяца он заскочил в кафе и попросил стакан горячей воды. Он пришел со своим собственным пакетиком чая, вернее с целой гирляндой пакетиков, использованных, и явно собирался засесть у нас надолго. Слушайте меня, будущие социально сознательные предприниматели: вертикальная интеграция великолепна и экологическая нейтральность есть благороднейшая цель, но ничто не поставит ваши прогрессивные идеи и постулаты под сомнение так, как это сделает потасканный, вонючий, босоногий клиент, забредший в ваше заведение за вполне законной покупкой. Почему-то мне кажется, что данная этическая дилемма никогда не фигурировала в ваших предпринимательских фантазиях. Будь я озорником в стиле Саши Барона Коэна, обязательно снял бы сериал, построенный на том, как различные заведения — чем более ханжески прогрессивные, тем лучше — разрешают этот вопрос. В магазине «зеленого» дизайна на Элизабет-стрит мне однажды довелось наблюдать, как клерк схватил освежитель воздуха и с бесстрастием экстерминатора опустошил баллончик в сторону незваного гостя, укутав того слезоточивым облаком лимонной измороси. Я, со своей стороны, налил Розовому Козырьку нашего лучшего чая «Дарджилинг» и тихо предложил ему взять напиток с собой. «Хороших вам выходных», — сказал он, удаляясь.

Наши постоянные посетители, как выяснилось, тоже делились на несколько категорий. У каждой был свой стиль, свои требования, своя политика насчет чаевых и даже свой собственный час пик. С восьми до восьми тридцати утра мы довольно бойко торговали кофе «с собой». Мне понадобилось несколько дней, чтобы понять, что мы обслуживаем одних и тех же 15–20 человек. Это были офисные страдальцы, влекомые силой рутины к ближайшему жерлу метро и назначившие нас своей заправочной станцией по пути. Их заказы были просты — кофе, коржик, круассан, — но невероятно детальны. Несмотря на все визуальные подсказки, они относились к нам как к угловой забегаловке: «сливки, два сахара» и т. д. Офисные страдальцы также маялись типично нью-йоркским заблуждением, что «обычный» кофе по умолчанию светло-бежевый и переслащенный. Они заказывали одно и то же каждый день и заметно расстраивались при виде каких-либо изменений: если вдохновение подталкивало Эркюля водрузить на корзиночку три черничины вместо двух черничин и мятного листа, это сотрясало самые устои их вменяемости.

Творческая интеллигенция просыпалась к одиннадцати. Эти люди действительно садились за столик и завтракали. К полудню «Кольшицкий» подбирался ближе к идеалу венской кофейни, чем в любой другой час; кафе жужжало сплетнями, пары ворковали, одинокие мужчины атаковали кроссворды, и недокухня очередями метала яйца кокотт. Специально для этой публики мы вскоре соорудили пятнадцатидолларовый комплексный завтрак «Франц Фердинанд», состоящий из яйца всмятку на мраморном постаменте, круассана с ветчиной и грюйером, джема, меланжа и крохотной шоколадки с логотипом «Цайдля». С первого же дня почти все креативщики только его и заказывали. Наценка на «Франц Фердинанд» доходила до 75 процентов, что означало 200 долларов чистой прибыли в час, пока не иссякал наплыв посетителей.

Цифра эта, увы, оставалась теоретической, ибо любители «Фердинанда» были той же публикой, что приходила на завтрак с ноутбуком. К часу дня заказы заканчивались, но посетители оставались — и сидели часами, некоторые до трех-четырех дня. Прибыль от них уменьшалась с каждой лишней минутой, словно счетчик такси, тикающий в обратную сторону. Их лица омывал голубоватый свет мониторов; я беспомощно смотрел из-за стойки, как мерцает в полутьме зала целый сад светящихся яблок. Я практически уверен, что в конце лета и начале осени 2006 года из «Кольшицкого» больше обновилось блогов, больше было написано эссе в «Слейт» и сардонических рецензий в «Питчфорк», чем из любого другого кафе в городе.

Третий и самый неожиданный час пик начинался вскоре после пяти вечера. Вы можете подумать, что это возвращалась домой с работы категория «сливки-два-сахара», и будете неправы. Вместо них ранние летние вечера приносили волну пожилых дам, одиноких, очевидно состоятельных и явно не живущих в Нижнем Ист-Сайде. Они входили, тиская крохотные сумочки и трясущихся собачек; по-своему они так же не вписывались в обстановку, как и любители «кофе с собой». Мы прозвали их Ридикюлями и Синеголовыми, хотя на самом деле ни у кого из них не было голубых волос. Этот контингент обычно поставлял лучшие истории на следующий день («А потом она назвала меня милочкой. Милочкой»). Они заказывали все самое изысканное и дорогое и в ответ требовали определенный тембр обслуживания — угодливый, но бесстрастный. Нина либо физически не могла выйти на эту частоту, либо не делала этого из принципа. К моему удивлению, огромным хитом у этих дам стала Рада: она воспринимала общение с Синеголовыми как своего рода уроки актерского мастерства и даже переходила с ними на полубританский акцент а-ля Роза Кеннеди, который им явно импонировал. Что же касается меня, я прибегал к своему обычному грязному трюку: имитировал манеру, в которой ко мне обращались. Происхождение Ридикюлей оставалось интригующей тайной, пока я ее случайно не раскрыл во время очередной прогулки по окрестностям. В двух кварталах к югу от нас находился последний на Манхэттене магазин корсетов.

С семи до десяти вечера, как мы и предполагали, кафе было мертво. В этот затянутый промежуток мы с Ниной завели привычку лениво ужинать за столиком у окна, выставляя себя напоказ в качестве наших собственных идеальных клиентов. Тон этих ужинов варьировался от праздничного до похоронного в прямой зависимости от содержания кассы к середине дня: триста долларов были нашим заветным числом, которое мы без всякой надобности наградили правом диктовать настроение вечера. Если мы достигали этой планки, беседа струилась так же легко, как два месяца назад — в то время, к которому мы оба уже начинали мысленно прикручивать эпитет «старое доброе». В основном мы говорили о книгах; ни один из нас со дня открытия кафе не ходил в кино, зато времени для чтения было хоть отбавляй. Я провел июль с Харуки Мураками, наслаждаясь чопорной стойкостью его чистюль-рассказчиков и мерным маятником их проблем: пропала кошка, пропала женщина, пропала кошка, пропала женщина. Нина зачиталась бульварной эзотерикой и одолевала по шесть или семь поп-буддистских трактатов одновременно. По-моему, это чтиво ей подсовывала Рада.

Если же день не проходил в соответствии с планом — если в четыре часа пополудни поворот куцего ключа в кассовом аппарате приносил около двухсот долларов, как случалось два-три раза в неделю, — вечерний разговор за столиком у окна звучал совсем иначе: это был хоровод взаимных утешений. Каждый из нас говорил другому, снова и снова, что все в порядке, что все будет отлично, что только нужно о себе погромче заявить или, наоборот, дать людям время выйти на нас в удобном для них темпе, что люди, обнаружившие нас сами, почти неизменно становятся постоянными посетителями, что, разумеется, наша посещаемость не такая, как в других местах, потому что мы предлагаем людям атмосферу, что появится новый источник дохода, как только город выдаст нам лицензию на продажу алкоголя, что «Гугл» вчера выловил три новых упоминания кафе «Кольшицкий» в гурманских блогах и что все три были положительные и, наконец, что нам нужно сконцентрироваться на общей картине. Слова «общая картина» представляли собой безотказный спасательный жилет, мгновенно надувающийся плотик самообмана. В любых цифрах можно найти рост, если картина достаточно велика. Если считать, например, с апреля, когда кафе еще не было открыто, то мы явно заработали больше денег за последние два месяца, чем за первые два.