Жизнь прекрасна, братец мой - читать онлайн книгу. Автор: Назым Хикмет cтр.№ 11

— Я впервые здесь ночью и зимой.

Все скамейки, стоявшие между роскошных заснеженных кустов сквера, оказались заняты.

Мы нашли свободную лишь в отдалении.

— Ты считаешь меня невоспитанным и грубым, Аннушка?

— Нет, но если вы не будете стараться выглядеть грубее, чем есть, чтобы заставить всех забыть, что ваш дедушка был пашой, будет хорошо.

— Ты от наших турок слышала, что ли, что я — внук паши? Знаю, кто тебе сказал.

— Никто не сказал, я прочла в вашей анкете.

— Ты что, читаешь анкеты всех студентов?

— Нет… Только вашу прочла.

Я не спросил: «Почему?» Она придумала бы какой-нибудь подходящий ответ. А я между тем ответил себе вместо нее, причем дал самый невероятный ответ.

Внезапно послышались милицейские свистки. Крики, беготня.

— Здесь еще два человека!

Не успели Ахмед и Аннушка понять, что происходит, как милиционер с густыми усами сказал:

— Пройдемте.

Ахмед заметил небольшую группу мужчин и женщин, которых выводили из сквера. Он впервые попал в такую историю, однако уже слышал о подобном от приятелей. И сразу понял, в чем дело. Он сказал усатому милиционеру, вцепившемуся в рукав Аннушки:

— Убери от нее руки. Мы студенты университета.

— Я не студентка, я в университете машинистка…

— В участке расскажете, кто вы такие!

Милиционер свистнул еще несколько раз. Подошел его товарищ. Безусый.

— Грубят…

Аннушка, высвободившись из рук усача, сказала:

— Мы не грубим. Что происходит? Что вы хотите от нас, зачем нам в участок? Мы не понимаем.

— Что вы здесь делали?

— Сидели.

— Значит, просто так сидели?

— Да, сидели, — сказал Ахмед.

— Просто так?

Ахмед повторил за безусым милиционером:

— Просто так…

— Что-то ты не похож на того, кто будет сидеть просто так… Грузин?

— Я турок. Политэмигрант. Коммунист.

Безусый милиционер внимательно рассмотрел при свете электрического фонаря документы, протянутые Ахмедом, затем спросил усача:

— Они что-нибудь делали, когда ты их накрыл?

— Нет. Но зачем же они сюда шли? Все равно бы занялись кое-чем…

Аннушка сказала:

— Мы не знали, что здесь — плохое место.

— Теперь знаете.

— Больше не придем.

— Если хотите, посидите еще немного, но я бы на вашем месте немедленно убирался отсюда.

Ахмед и Аннушка вышли из сквера. Оба они, сами того не замечая, улыбались. Молчали. У обоих на душе было странное, немного стыдное и в то же время теплое чувство, особенно у Ахмеда. В темноте подворотни Аннушкиного двора Ахмед внезапно поцеловал девушку. Аннушка не сопротивлялась. Отдалась его губам. С ног до головы озарил меня яркий свет, светивший прямо из моего сердца. Целоваться Аннушка не умела. Я взял ее голову в свои ладони:

— Посмотри мне в глаза, девушка… Ты до меня ни с кем не целовалась?

— Целовалась.

— Врешь.

— Пусти меня…

Я хотел поцеловать ее еще раз. Она не далась.

Под вечер сижу дома, рисую кота. За третий месяц это уже восьмой или девятый. На Москву льют весенние дожди.

Си-я-у говорит:

— Аннушка любит тебя.

— С чего ты взял? — спрашиваю.

— Она сама мне сказала, — отвечает он.

* * *

Шум водокачки — шух-шух да шух-шух.

— Потуши лампу, Ахмед.

Прежде чем погасить лампу, Ахмед встал и начертил на двери седьмую черточку.

— Скажи товарищам, что я уехал в Стамбул, Измаил… Если вдруг что-то случится, будет лучше, чтобы они не знали, что я здесь.

— Ладно, ладно… Ложись уже!

Шум водокачки — шух-шух да шух-шух.

Ахмед не стал ждать вечера и начертил на двери четырнадцатую черточку спустя два или три часа после того, как ушел Измаил. Он знал, что это уже четырнадцатая, но все равно пересчитал их. Четырнадцать. Сорок один минус четырнадцать будет двадцать семь. Через щели между дверными досками он посмотрел наружу. Отпрянул от двери. Снова посмотрел. Смуглая молодая женщина в желтом «йеменском» платке и шароварах, босая, развешивает по кустам белье. Рядом с ней голый по пояс парнишка. Парнишка посмотрел в сторону хижины. Ахмед сразу отошел от двери, будто парнишка мог его увидеть. Должно быть, цыгане. Слышны их голоса. Мальчик говорит: «Я войду в хижину», женщина отвечает: «Не войдешь, не видишь, там замок?» Мальчишка говорит: «А я открою замок». Начинает возиться с замком. Ахмед отошел в угол. Мальчик заглядывает в хижину сквозь дверные щели. «Там лампа горит!» — говорит он. Ахмед мысленно честит и мальчишку, и лампу, и себя. Мальчишка возится с замком, женщина кричит на него. Сквозь щели Ахмед видит, как мечутся тени. Парнишка испускает вопль. Видимо, получил по шее. Женщина и парнишка исчезают. Ахмед простоял в углу, не шелохнувшись, может быть, десять минут, а может быть, два часа; затем, на цыпочках — рехнулся я, что ли, разве мои шаги могут быть слышны снаружи, я и так босиком, — он подошел к двери. Женщина присела на корточки возле белья, парнишка лежит на спине. Я отступил назад в свой угол и, потянувшись, взял табуретку, сел. Сложил руки на животе. Женщина поет. У нее задорный голос. Говорят, цыганки горячие. Керосин в лампе вот-вот кончится. Черт побери! Ахмед встал, направился было к бидону, но вспомнил: керосина нет. Измаил вечером принесет. Он вернулся на свою табуретку. Парнишка разговаривает с каким-то мужчиной. Мужчина говорит: «Верно, хозяин забыл потушить, когда уходил». Подходят к двери. Смотрят внутрь. Пламя в лампе вздрогнуло несколько раз и погасло. «Потушил», — говорит парнишка. Женщина кричит: «Какое вам дело до чужой лампы?» — «Тут живут джинны», — говорит мальчик.

Голоса снаружи умолкли. Ахмед встал, посмотрел наружу: никого нет, даже белье исчезло. Заткнул щели в двери газетной бумагой. Лег навзничь на койку. Тьма кромешная. Смерть — это даже не тьма. Не головная боль, не страхи, не судороги, не вой с текущей слюной и не выстрел Измаила. От этого нечто, которое даже не является кромешной тьмой, тоскливо. Смерть — это даже и не тоска, черт побери.

Вернулся Измаил.

— Они раскинули палатку слева, на склоне, — сказал он, — наверное, к утру уйдут. Зия был без ума от цыган. «Если б я не зарекся жениться, взял бы в жены цыганку», — говорил он.

Поели они в хижине. Дверь открывать не стали. Измаил сказал:

— Вот бы придумали пилюли какие-нибудь от этого бешенства, чтобы не нужны были уколы. Придумают. Увидишь, когда-нибудь придумают.