Грани миров - читать онлайн книгу. Автор: Галина Тер-Микаэлян cтр.№ 71

— Я достаточно хорошо знала свою мамашу, поэтому к вам никаких претензий, что нас не искали. Вы ведь сейчас смотрите на меня — отмечаете, что я на нее похожа. Так ведь? А с Сережей, думаете, мы хоть и одной крови, но он в вашу породу пошел, а я вроде шавки беспородной, ко всему безразличной. Только зря так считаете — сердце у меня живое, горячее, не чета мамашиному.

Петр Эрнестович был не столько смущен, сколько потрясен той точностью, с какой она прочитала его мысли, поэтому растерялся и не сразу сумел ответить. Жена его, однако, искренне возмутилась:

— Петр никогда не стал бы думать подобное о своей сестре, Люда! Почему ты такая настороженная, всех в чем-то подозреваешь? Кто-то когда-то тебя, видно, очень сильно обидел, но мы-то пришли к тебе с чистым сердцем! Если Сережа тебе по легкомыслию что-то не то сказал…

— Да чего он мог мне такое сказать, мне говорить не надо — я и без слов умею все понимать!

Петр Эрнестович уже пришел в себя и посмотрел на нее с живым интересом.

— И часто ты так… понимаешь людей без слов? — с любопытством спросил он.

Людмила встретилась глазами с его немного виноватым взглядом и впервые за все время слабо улыбнулась.

— Вы меня простите, если что не так, — неожиданно ласково сказала она. — Я иногда сама не знаю, с чего ерепенюсь. Давайте, я вас все-таки хорошим чаем напою, я индийский люблю — с собой из Москвы специально привезла. За чаем, да за пирожками и поговорим.

— Как хозяйка скажет, — развел руками Петр Эрнестович, которого все больше занимала его младшая сестра.

— Вы спросили, часто ли я понимаю людей без слов, — начала Людмила, когда чай был разлит по стаканам. — Так мне ведь по профессии своей положено их понимать — я, когда роды принимаю, должна роженицу и ребенка всем своим нутром чувствовать. Не всем акушерам это, конечно, дано, но у нас это семейное. Мне Сережа говорил, вы думали, что мамаша тогда от вас в Москву поехала, а она в деревню к бабке подалась. Родила меня, бабке подкинула, а сама в столицу отправилась на работу устраиваться — в нашей деревне тогда после раскулачивания народу мало осталось, двух акушерок не нужно было. В Москве ей и комнату от больницы дали, а забрала она меня, только когда бабка умерла. Квартиру свою я уже сама от роддома получала, квартира не ее. В общем, можно сказать, деревенская я — в деревне родилась и до разумных лет росла. Может, потому и выгляжу беспородной, — она скользнула взглядом в сторону старшего брата. Тот виновато усмехнулся:

— Ну, извини. Хотя ерепенистая ты точно, сестричка.

Ничего не поняв, Злата Евгеньевна изумленно посмотрела на мужа, однако не стала задавать вопросов, а Людмила лишь спокойно кивнула:

— Чего теперь говорить. Так вот, мамаша, когда на сносях к бабке приехала, никто не удивился и спрашивать об отце не стал — так уж повелось, что у нас из поколения в поколение женщины без мужей рожали. И все знахарками да повитухами были. Это я из бабкиных рассказов все узнала. Не мне, конечно, она рассказывала, а приходила к ней приятельница посидеть — зимой-то в деревне больше свободного времени, темнеет рано, и электричество постоянно отключали, вот они сидят при лучине, да про прежнюю свою жизнь вспоминают, а я лежу на печке и слушаю. Бабушка, главным образом, рассказывала, она рассказчица хорошая была. Не знаю, сколько уж правды там было, но что помню, то расскажу.

Про прапрабабку знаю только, что она была крепостной и взяла ее к себе в дом княгиня Щербатова. Потому взяла, что, оставшись после мужа вдовой с малолетним сыном, имела очень уж большой темперамент и любовников меняла, как перчатки, а прапрабабка славилась тем, что умела вытравливать плод. Не травой вытравливала и не ножом вырезала, а нажмет в определенные точки, и выкидыш сам получается.

— Акупунктура, — вопросительно сказал Петр Эрнестович, посмотрев на жену.

— Похоже, — кивнула та.

— Хотите — называйте акупунктурой, — пожав плечами, проговорила Людмила. — Нынче все иглоукалыванием да йогой поувлекались, бегают, инструкции какие-то друг у друга переписывают. Я по йоге инструкцию взяла как-то у одной женщины, хотела посмотреть, что у них там полезного при родовспоможении есть. Так на картинке мужик на голове стоит, подписано: «Для облегчения родовых мук». Смех! Конечно, там или переводчик что-то напутал, или просто ерунду какую-то распространяют, но не то обидно — обидно, что ведь и у наших знахарей и повитух столько полезного было, а все запретили да позабыли.

Прапрабабка моя, про которую я говорила, помимо прочего еще и колдуньей слыла — посмотрит на человека и сразу понимает, что у него в душе творится. Привораживать могла, будущее предсказывала, кровь при ранах останавливала, боль унимала — руку положит на больное место, и сразу человеку легче становится. Сама княгиня ее побаивалась и за обедом рядом с собой на почетное место сажала. Это я, конечно, вам с бабкиных слов рассказываю, правда это или нет, сказать не могу. Но то, что разные приемы акушерские в нашем роду всегда были и от матери к дочери передавались, это точно. Потом прапрабабка моя родила, но так до самой смерти и не призналась, от кого — предполагали (опять же с бабкиных слов), что от молодого князя.

Дочь ее, моя прабабка, тоже хорошей повитухой стала, один раз ее даже к великой княгине позвали — немецкие врачи оперировать отказались, а она женщину с ребенком с того света вытащила. Но материнского особого дара у нее не было — боль облегчать руками не могла, в душах не читала. Как-то вызвали ее к роженице, шла лесом и повстречала добра молодца. Как бабка говорила, был он беглый с каторги — тогда только начинали строить транссибирскую магистраль и согнали с разных мест каторжан, а те, кто был половчее, пользовались случаем и удирали. Этот тоже долго в лесу скрывался, прабабка ему еды носила и в другом ублажала, а как у нее живот-то начал расти, она всем рассказывать стала, что это леший ее обрюхатил — чтобы милого не раскрыть. Конечно, кругом тоже люди не дураки были и молодца скоро вычислили — застрелили, потому что он в руки солдатам не дался.

Из-за этих прабабкиных рассказов бабку мою, когда родилась, стали дочкой лешего звать, а когда кто зол был, так даже ведьмой ее называл. Сначала просто так, вроде к слову, а потом и всерьез поверили — с детских лет умела она заговаривать и руками врачевать. И тоже, как бабка ее, моя прапрабабка, будущее иногда чувствовала. Я помню, сидим мы на завалинке, а она на небо смотрит и таким голосом вдруг говорит: «Ох, сердце мое болит, что-то должно случиться». А на следующий день война началась.

Человеку же в душу заглянуть ей ничего не стоило, я маленькая помню, как нашалит кто-нибудь из ребят, а признаваться не хочет. Так она посмотрит и сразу скажет, кто виноват. И со взрослыми также. Поэтому ее многие не любили, а в молодости даже чуть не забили камнями. Один купец проезжий с местным лавочником сговорился, и решили они смухлевать — сахар мешками продают, а внизу под сахарным песком полмешка обычного речного насыпано. Народ на дешевизну клюнул, и бабка с прабабкой в лавку зашли. Бабке тогда лет шестнадцать было, она глазенки удивленно раскрыла и говорит купцу: «Дяденька, зачем вы под сахар песку подложили? Думаете, что мы, дураки — все раскупим, а пока сахар съедим и до песка доберемся, вы уедете, и никто вас не догонит?»