Колония нескучного режима - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Ряжский cтр.№ 99

— Мерзавцы… — едва шевеля губами, выговорила она, адресуя слова всем им, включая избивших её милиционеров, у которых провела первые двое суток после ареста. Санитаров из спецмашины, насиловавших её обездвиженное тело. Гавриила Романовича Мунца из института Сербского, отправившего её сюда, в полноценную психушку для душевнобольных преступников. Генерала Глеба Чапайкина из московской ГБ, добивавшегося признания в том, чего не совершала. Санитарок психушки, набирающих у неё на глазах тёмную жидкость из ампул, чтобы вколоть в неё до последней капли, а потом, оттянув язык, затолкнуть ей в рот тошнотворные таблетки для сумасшедших. Директрису Клавдию Степановну из Боровского детдома, запиравшую её, «зассыху и девранара», в тёмный крысиный чулан, не дававшую еды и воды, чтобы не слишком о себе понимала…

Внезапно она схватила Загальского за отвороты халата и изо всех сил начала трясти его из стороны в сторону, так что от неожиданности голова его дернулась и очки в золочёной оправе слетели на пол.

— Гады, гады, гады!!! Кто? Кто дал вам право унижать нас? Почему вы все такие? Кто вас такими сделал? Вы не врачи! Вы бездарное пошлое быдло! Плебеи! Вы же не лечите, вы просто манипулируете людьми, тасуете их, как карты! Ненавижу!!

На крик вбежали санитарки. Увидев, что происходит, кинулись к ним. Оторвали от врача, придавили к матрасу, заломили руки назад. Загальский поднял очки с пола, протёр о лацкан халата, поправил рукой волосы. И коротко распорядился:

— В укрутку. И триседил, — и вышел из палаты. Няньки отработанно-синхронным движением свалили Ниццу на пол и начали пинать её ногами, в рёбра, спину и грудь, стараясь не попасть в лицо, так чтобы не осталось видимого следа. Ницца извивалась от боли, но тётки дело знали. Били прицельно и точно. Потом, пока избитая пациентка Иконникова продолжала лежать на полу, стоная от полученных травм, одна осталась её стеречь. Другая вышла и через минуту вернулась с мокрой простынёй и полотенцами.

— Ну что, сучка, доигралась? — Они ловко запеленали её в простыню, одновременно утягивая полотенцами, за пару минут превратив её в белую влажную мумию, едва подающую признаки жизни. Затем подняли и бросили на кровать. А ещё через пару минут воткнули в мумию шприц с триседилом, вжав поршень до последней риски.

Через час Ницца, несмотря на то что находилась в полурассудочном состоянии, уже кричала в крик — укрутка высохла и впилась в тело. Боль была невыносимой и с каждой минутой становилась ещё невыносимей. Ещё через пятнадцать минут остатком её сознания был отключён последний рубильник, и она провалилась в состояние полного небытия, уже не ощущая боли и не страдая от собственной неподвижности.

Когда пришла в себя, укрутки на себе уже не обнаружила. В палате явственно ощущался запах свежей мочи, и тогда, шевельнувшись, она обнаружила, что лежит на чём-то мокром. Ницца попыталась сунуть руку под одеяло, чтобы понять причину, но выяснилось, что руки её, как и прежде, пристёгнуты ремешками к раме. Поражение было полным и позорным. Она лежала на матрасе, залитом собственной мочой, и никому до этого не было дела. Она попробовала крикнуть, позвать няньку, но едва слышный звук, который ей удалось издать, лишь слабо выкатился из её гортани и растворился в воздухе, не долетев даже до изорванного линолеумного пола. Через час пришла нянька и сразу же подозрительно принюхалась. Затем подошла к Ницце, отбросила одеяло и сунула нос в постель.

— Ты чего, обоссалась, что ли, зараза? — Ноздри её раздулись от гнева, но внезапно Ницца, от которой та уже ожидала проявления очередной непокорности, виновато вздохнула и, облизав спёкшиеся губы, тихо выговорила:

— Извините, пожалуйста… Это само произошло, я бы стерпела, если бы была в сознании.

— Стерпела б она… — недовольно пробурчала нянька. — Вот другой раз обоссышься — саму перестилать заставлю, ясно?

— Можно мне в туалет? — с тем же выражением вины на лице попросила Ницца. — Я быстро…

— Щас провожу, только схожу за перестилкой.

— Вы сходите, а я сама пока, ладно?

— Не положено, знаешь ведь.

— Пока вы сходите, я уже вернусь. Не могу терпеть. Пожалуйста, очень вас прошу.

— Ладно, чёрт с тобой, девка, иди. — Она отстегнула ремешки. — Только, когда вернусь, чтоб здесь была, поняла? А то тебя опять в укрутку наладят.

— Поняла, — ответила Ницца, медленно приподнимая тело с кровати и спуская ноги на пол. — Я поняла, спасибо.

Шла по коридору к туалету, держась за стенку. Ноги подгибались после дозы триседила и вчерашнего избиения санитарками. Но это уже не пугало её. Она знала, чего хочет. И это придавало сил.

Вошла в замызганный туалет, плотно закрыла за собой дверь. Осмотрелась. Окна накрепко затянуты мелкой металлической сеткой поверх решёток, так что к стёклам доступ перекрыт надёжно. Зеркала в туалете, само собой, не имелось и быть не могло. С трудом, преодолев сопротивление в шейных позвонках, запрокинула голову к потолку. Там, слева и справа от унитазных кабин, внутри полусферических железных решёток, крепились два таких же полусферических светильника, матового стекла. Потолок был метра три с половиной, не меньше, и поэтому путь до лампового стекла был так же невозможен, как и до оконного. Она медленно пошла вдоль кабин. Зашла в одну и замедленным движением руки спустила воду из бачка. Затем ещё раз. Вода ещё не успела набраться по новой, но Ниццу это не интересовало. Вернее, не это её уже интересовало. Изо всех сил она дернула за продолговатую керамическую ручку бачка, прицепленную на метровую стальную цепочку. Ручка, вместе с цепочкой, оторвалась от ушка, на котором крепилась, и оказалась в руке у Ниццы. Ницца прицелилась и изо всех сил метнула тяжёлый керамический «огурец» в потолок, пытаясь попасть в светильник. Причём так, чтобы торец «огурца» не задел ячею защитной решётки и влетел в стеклянный колпак светильника. С первого раза это ей не удалось. Ручка бачка ударилась о решётку и с грохотом упала на кафельный пол. Тогда она, тщательно прицелившись, осуществила вторую попытку. И на этот раз результат был таким же. Так же получилось и на третий, и на четвёртый раз. В лихорадке, словно заведённая, Ницца бросала и бросала проклятый «огурец» до тех пор, пока вдруг откуда-то сверху ей на голову не посыпались крупные осколки матового стекла. Получилось. Она стояла посреди туалета для сумасшедших женского пола и смотрела на рассыпанные по мокрому кафелю осколки разбитого колпака, испытывая настоящую, животную радость от того, что у нее всё получилось. Всё, что она задумала. От того, что осталось немного. Совсем немного — до конца её позора. Её мучений. Её бестолковой борьбы за призрачную справедливость. И никогда она не родит им их ублюдочного ребёнка. Не дождутся. Не потому, что запугали, — потому что она сама так решила. А они уже больше не запугают. У них это просто не получится. Она не даст им такой возможности. Потому что умрёт. Сейчас. Здесь. В этом нужнике, где испражняются безумцы. Такие же безответные растения, каким они намереваются сделать и её, Ниццу Иконникову. Потому что теперь ей уже всё равно. Ей не к кому возвращаться домой. Её не ждет больше любимый человек, которого она не сумела удержать рядом с собой. Которого она предала, потому что в животе её чужое дитя, не его. И даже не известно, чьё. Какого из тех двух ублюдков?