— Скажите, Валерий Петрович, чем вам так не угодили негуманоиды? Они ведь в принципе такие же разумные существа, как и мы. — Я полагал разрядить обстановку и спасти моего бедного дядю, но не тут-то было. По всей видимости, я только что наступил с размаху на любимую мозоль профессора Муравьева. Глаза Насяева сделались испуганными, он протянул руку, словно надеясь остановить мою фразу в полете, но Муравьев уже поймал ее. Лицо биолога налилось кровью и исказилось, он грохнул по столу кулаком, занес его для второго удара, передумал, опустил руку и рявкнул прямо мне в лицо:
— Вы хотите сказать, такие же люди?! Эти инопланетные пауки, крокодилы, слизни, осьминоги, птицы — такие же, как мы?! Да у них и понятия нет о моральных ценностях. Они только ждут момента, когда мы расслабимся, распустим слюни в изъявлении братских чувств, чтобы сожрать нас! Это только звери, животные! Неизученные животные, которые не умнее дрессированной собаки, только амбициознее, хитрее и страшнее. Это хищники, которых можно только укротить. Их можно не опасаться, лишь пока они боятся своего укротителя, но стоит нам заговорить о равенстве, братстве и повесить плетку на крюк, как они бросятся и растерзают нас, а потом друг друга. Но это будет уже не важно. Мы должны спасти наших детей, наших близких. Как древний человек охранял свое племя, мы должны оградить людей от диких зверей, земного или инопланетного происхождения. И я готов каждого, кто посмеет приблизиться к моим родным…
— Валера, — укоризненно и спокойно произнес Насяев, и Валерий Петрович вдруг осекся, затих, потом схватил себя за вихор на затылке и выбежал из столовой. Я слышал его шаги по лестнице на второй этаж.
— Он немного нервный, но очень добрый. Вы не волнуйтесь, это бывает редко. Он сейчас умоется и вернется другим человеком. — Насяев в мгновение ока растерял свою подобострастность, и в его словах зазвучали спокойствие и уверенность в своей силе. И, кажется, профессор Муравьев знал эту силу лучше других.
— Вы позволите, я бы тоже умылся. — Дядя Брутя выразительно потянул пальцем ворот рубашки, ослабляя хватку галстука, и, извинившись, вышел из столовой.
— На втором этаже третья дверь слева! — крикнул ему вслед Насяев.
Мы остались один на один. Я не стал терять времени даром.
— Скажите, профессор, Валерий Петрович действительно так ненавидит инопланетян, что впадает в аффектацию?
Насяев скромно улыбнулся и тактично отвел глаза.
— Ну, я бы так прямо не сказал «ненавидит». Нет, скорее, опасается за жизнь близких ему людей. У него жена и две дочери восьми и двенадцати лет. Естественно, он готов защищать их от любого врага, пусть даже выдуманного.
— Вы хотите сказать, что саломарцы невраждебны?
— Абсолютно. Это очень милые и разумные существа. Они готовы к сотрудничеству и дружбе. Поверьте мне, я был гостем на их планете. — Насяев погладил рукой проплешину на макушке и указательным пальцем потер переносицу. Комбинация этих жестов позволяла с уверенностью заявить: профессор лгал. Но в чем? Была ли эта ложь сконцентрирована в последней фразе или равномерно разлита по всем рассуждениям о саломарцах? А может быть, она касалась Муравьева?
Одно я знал точно. Профессор Насяев нервничал, но старался не подавать виду. И я решился пойти ва-банк.
— Павел Александрович, кто еще, кроме вас и профессора Муравьева, знает о том, что консул Раранна прибывает на Землю?
— Ваш дядя, Брут Ясонович. Консул сообщил мне, что послал и ему письмо и попросил о помощи в транспортировке. Поэтому я и не удивился его звонку и просьбе о встрече. Однако ваш дядя почему-то не торопится признаваться в этом. Он, по всей видимости, очень осторожный человек. Еще знает один лингвист, разработчик межпланетного эсперанто, который должен отладить вместе с консулом электронные переводчики, кажется, тоже Шатов. Прекрасный человек. Прислал мне для работы восьмую саломарскую версию. Еще такое имя неожиданное…
Насяев стал мучительно вспоминать, и, видя, как он страдает, я пришел ему на помощь:
— Шатов Катон Ясонович, он тоже мой дядя.
— А-а-а, — протянул профессор понимающе, — в Оксфорде его имя звучало несколько иначе. Я не проводил параллели… — Он сконфуженно замолчал. Но вдруг встрепенулся и уставился на меня круглыми хищными глазами. — Что-то случилось? Консул уже на Земле?
— С консулом произошло несчастье, — тихо и жестко сказал я, глядя прямо в лицо профессору и стараясь уловить каждое движение его глаз.
Хищное выражение исчезло из зрачков маленьких и пристальных, как у консервированной кильки, глазок. Павел Александрович суетливо заохал и налил себе еще рюмку водки.
— Как? Где он? Что случилось? — Насяев отхлебнул, поморщился, отхлебнул еще, зажмурил наполнившиеся слезами глаза, потом лицо его расправилось, и на нем уже читалось крайнее страдание и сочувствие.
Я удивленно глянул на него, но в этот момент в дверях раздался громовой голос Муравьева:
— Паша, оставьте ваши фокусы с умильными лицами. Приберегите сострадание для делегации…
Муравьев хотел сказать что-то еще, но передумал, кивнул мне, молча пожал дядину ладонь и, горько махнув рукой в сторону Насяева, вышел в прихожую. Хлопнула дверь. Раздались резкие шаркающие шаги.
— Да, — задумчиво сказал Насяев, потом спохватился и стал торопливо извиняться перед нами за биолога и за себя, поскольку он, как хозяин дома, не смог предотвратить этой ужасной ситуации.
Тем временем дядя поднял правую бровь и едва заметно повел ею в сторону двери. Я наконец понял смысл этих мимических ухищрений.
— Простите, профессор, но и нам пора. У нас сегодня еще много дел… Надеюсь, вы понимаете… Дипломатическая тайна… Мы, уважая ваши заслуги и авторитет в сфере науки и искусства, не станем брать с вас подписку о неразглашении, но…
Я многозначительно посмотрел на него, надеясь, что он не догадается спросить, с какой стати журналист говорит с ним о каких-то подписках. Насяев кивнул и опустил глаза, но встрепенулся и заискивающе произнес:
— Но вы ведь будете держать меня в курсе дела? Консул Раранна был так добр ко мне. Мы последнее время, можно сказать, стали не то чтобы друзьями, но довольно близкими приятелями. Мне это важно.
— Хорошо, мы будем иногда сообщать вам о ходе дела, — вежливо сказал дядя и сунул трубку под усы. Это означало, что разговор завершен.
Насяев понял намек и проводил нас до дверей с отеческой нежностью и легкой грустью на лице.
* * *
Дядя Брутя выглядел неважно. Я хотел отправить его прямо к нам домой одного, но он не желал попасться в идеально накрашенные когти моей маман, не имея в тылу верного меня. Поэтому было решено, что Брут Шатов пойдет в народ, то есть в маленький паб «Питер Пенный» и посидит там немного, а я загляну к Юлу. От профессоров оказалось мало толку, и я понял, что расследование стоит вести несколько иначе.
Я оставил дядю Брутю в дверях паба, где на него с нетрезвым обожанием посматривала колоритная дама в не по возрасту открытом платье.