Избранник - читать онлайн книгу. Автор: Хаим Поток cтр.№ 25

Я пересел в черное кресло, и он стал изучать мой глаз через прибор, прикрепленный к металлической штанге. Наконец он выпрямился, отвел штангу и устало улыбнулся мне:

— Сестра, этот молодой человек может идти домой. Я осмотрю его снова через десять дней.

— Да, доктор.

Доктор Снайдмен смотрел на меня:

— Твой отец сказал мне, что ты все знаешь про рубцовую ткань.

— Да, сэр.

— Так вот, я думаю, с тобой все будет в порядке. Я не могу быть абсолютно уверен, ты ж понимаешь, и поэтому хочу осмотреть тебя еще раз, но я думаю, все в порядке.

Я был готов разрыдаться от счастья.

— Тебе очень повезло, молодой человек. Ступай домой и, Бога ради, не подставляй больше голову под бейсбольные мячи.

— Да, сэр. Спасибо вам огромное!

— Огромное пожалуйста.

В коридоре миссис Карпентер сказала мне:

— Надо позвонить твоему отцу. У нас ведь отличные новости.

— Да, мэм.

— Тебе очень повезло, молодой человек. Доктор Снайдмен — изумительный хирург.

— Я очень ему благодарен… Мэм?

— Да?

— А Билли еще не оперировали?

— Почему? Оперировали, конечно. Доктор Снайдмен и оперировал.

— Все в порядке?

— Мы надеемся на лучшее, молодой человек. Мы всегда надеемся на лучшее. Пришли. Я позвоню твоему отцу, а ты готовься к выписке.

Мистер Саво ждал меня.

— Ну, как дела, парень?

— Доктор Снайдмен считает, что все будет в порядке. Меня выписывают.

Мистер Саво заулыбался:

— Так и надо, парень! Валяясь по больницам, карьеры не сделаешь.

— А вас скоро выпишут, мистер Саво?

— Конечно. Через пару дней или вроде того. Если не буду больше ловить мячей от маленького Микки.

— Доктор Снайдмен прооперировал Билли.

— Молодчина! Док — хороший человек. С большим сердцем.

— Надеюсь, с Билли тоже все будет в порядке.

— С ним все будет нормально, малыш! Но сейчас главное, что тебя выписывают.

Санитар принес мою одежду, и я стал переодеваться. Я очень нервничал и чувствовал слабость в коленях. И вот я стоял в той самой одежде, которая была на мне во время бейсбольного матча, в воскресенье. Ну и неделька выдалась, подумал я.

Я сидел на кровати, болтал с мистером Саво, вместо того чтобы проглотить свой обед. Я слишком нервничал и никак не мог дождаться отца. Мистер Саво советовал мне расслабиться, а то я мешаю ему есть. А я сидел и ждал. Наконец я увидел, как мой отец быстро идет по проходу, и вскочил на ноги. Его лицо сияло, а глаза были на мокром месте. Он поцеловал меня в лоб.

— Ну, — сказал он, — бейсболист готов к выписке?

— Ты слышал, что сказал доктор Снайдмен, аба?

— Сестра рассказала мне по телефону. Слава Богу!

— Мы можем идти, аба?

— Ну конечно. Мы пойдем домой и встретим субботу как полагается. Дай-ка я твои вещи приберу.

Я взглянул на мистера Саво, который смотрел на нас и улыбался, сидя на кровати:

— Очень был рад с вами познакомиться, мистер Саво.

— И я тоже, малыш. Держи теперь свою грушу подальше от этих бейсбольных мячей.

— Надеюсь, ваш глаз скоро поправится.

— Нет больше глаза, малыш. Пришлось его удалить. Так уж меня отоварили. Я не хотел, чтобы слепой малыш это знал, так что помалкивай.

— Мистер Саво, мне ужасно жаль это слышать.

— Да уж, малыш, да уж. Вот такая вот фигня. Лучше бы я стал священником. Гнилое это дело — бокс. Хорошо, что для меня он закончился. Лучше бы я на фронт пошел. Но тот парень много лет назад так меня отоварил, что у меня что-то там в голове стронулось. Такая вот фигня.

— До свидания, мистер Саво.

— До свидания, малыш. Удачи тебе.

Я вышел из палаты вместе с отцом, и мы покинули больницу.

Молчание хорошо всегда, кроме как в связи с Торой.

Зогар

Мы поймали такси, и в машине мой отец протянул мне запасную пару очков, напомнив, что я не могу читать до разрешения доктора Снайдмена, и я надел их. Мир снова приобрел резкость, все вокруг стало отчетливым, ярким и чистым, как то случается ранним утром, когда солнце еще над деревьями и повсюду разлита новизна, — чувство было такое, как будто я долго просидел в темном помещении, а теперь вернулся на солнечный свет.

Мы жили на первом этаже трехэтажного дома, сложенного из бурых кирпичей [22] , который стоял на тихой улице позади оживленной авеню Ли. Коричневые дома тянулись по обеим сторонам улицы, высокие каменные лестницы вели от дорожек к двойным подъездным дверям с матовыми стеклами. Перед подъездами росли высокие платаны, и кроны их бросали густую тень на замощенные дорожки. Дул нежный ветерок, и я слышал, как он колышет листву над моей головой.

Перед каждым домом была разбита небольшая клумба, засаженная пурпурным вьюнком или кустами гортензии. Перед нашим домом росла именно гортензия — и я залюбовался тем, как ее соцветия, шапки «снежков», как мы их называли, сияли на солнце. Я никогда раньше не обращал внимания. А теперь вдруг заметил, какие они красивые и живые.

Мы взобрались по крутой широкой лестнице и через парадное вошли в длинный холл, темный, холодный и узкий, как коридор в купейном вагоне. Дверь в нашу квартиру была в самом его конце, справа под лестницей на верхние этажи. Отец открыл ее ключом — и вот мы внутри.

Я сразу же ощутил запах куриного бульона и не успел сделать два-три шага, как Маня, наша русская экономка, примчалась из кухни — в своем длинном фартуке, башмаках мужского размера, с прядями темных волос, выбившимися из пучка на макушке, сгребла меня своими широченными руками, как былинку, и так стиснула, что я не мог вздохнуть. Потом смачно поцеловала в лоб, отодвинула от себя на длину вытянутых рук и начала что-то причитать по-украински. Я не понимал, что она говорит, но видел, что глаза у нее увлажнились и она кусала губы, чтобы не заплакать. Наконец она отпустила меня, я вздохнул свободно и, улыбаясь, слушал, как она о чем-то говорит с отцом.

— Ты голоден, Рувим? — спросил он.

— Просто умираю!

— Обед на столе. Мы вместе поедим, а потом ты можешь прилечь отдохнуть, пока я допечатаю свою статью.

Обед оказался нешуточным: густой суп с пампушками, крендели, сливочный сыр, яичница, копченый лосось и шоколадный пудинг. Мы с отцом ели молча, а Маня нависала над нами, как медведь на цепи. Потом отец ушел в свой кабинет, а я стал медленно ходить по квартире. Я прожил здесь всю свою жизнь, но никогда по-настоящему не видел ее до этой пятницы.