Лестница на шкаф - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Юдсон cтр.№ 194

— Эй, кто там ближе, гляньте в трубоскоп на улицу — дождя нет? Межпланетные льды оттаяли? А то бывает полетел, полетел да и сверзился на мостовую, что твой стратостат…

«Все суетатлин и коэлет, — думал И. — Проспект и променад. У праведников путь Зуз — вначале страдание, затем, на излете странствий, — упокоение. Лишь смотреть, смотреть, кося остраненно, сдвигая, но не вмешиваясь — смотреть и провидеть, глядь. Засунуть всех этих исачков-техников в пиракуб, в капсулу — и кооптировать в Петровичи, в вечность… Летите, мудречата-страдники, в своей скорлупке, в бомбовом люке — последнее путешествие самое длинное, самое прекрасное… Желаю вам счастливо гробануться, сыграть в ящик!»

Хорошо, Мудрецов оказалось не очень много — семь штук. А вот было бы, упаси Лазарь, семьдесят один — упаришься!

И. хватал их за шиворот, а кого и за длинную белую бороду, швырял в пиракуб и заталкивал поглубже, усердно утрамбовывая ногой. Мудреца в колясочке посадил на ладонку, подержал на весу, раскачивая, усмехнулся и щелкнул прощально по носу. Сложим кукол и закроем кокон, вольному воля и представление окончено! Пришел черед и иудо-компьютерианству. Ну, здравствуй, милый макинтошка-тошка-тошка! Што, тошно? То-то! Далеко не уползешь!

Механический искариотишка, будучи с силой тронут мыском штиблета, отлетел в угол, где и затих до исповеди.

Мудрецы копошились в коробочке, переговаривались — деловитые, серьезные:

— В планшете курс и карандаш…

— Не холодно? Накинь тулуп.

— Ты туп — летим-то на костры…

— Померяй пульс — линейка сбоку.

— Где пульт отлета катапульты?

И. присел на корточки и глядел, как они шевелятся в хрустале. Ему было интересно. Он постукивал ногтем по грани пиракуба и наблюдал, как сразу несколько Мудрецов приникало к этому месту. И тогда И. улыбался и шептал напутственно:

— Летите! Поставьте точку над И.! Поодиночке закройте кавычки! Летите! Рой рая! Читайте там чаще снегам и пригоркам! Летите на запятках! Впереди многое, многое иное, не приведи… Но вечна и нестираема вспорхнувшая запятая Юдי

Июль 2002 — январь 2010, Тель-Авив

Эта книга могла бы стать серьезным литературным событием, не будь ее главная тема так безмерно опошлена бесконечными дискуссиями о еврейском (или русском, в сущности) вопросе. Однако и пошлость возможно иногда победить, доведя ее до абсурда, до гротеска: книга талантливого израильского прозаика Михаила Юдсона дышит такой ненавистью к России и всему русскому (кроме, разумеется, языка, блистательное владение которым автор демонстрирует ежестранично), что в книге его сверкают порой искры подлинного вдохновения. Это уж не брюзжание — это подлинное кощунство: «Вокруг миряне, сняв шапки, истово хлебали чай, расплескивая при толчках вагона, хрустели вприкуску, говорили о том, что вчера в церкви Вынесения Всех Святых опять заплакала угнетенно чудотворная икона Василья Египтянина, а с малых губ Пресвятой Вульвы-великомученицы слетел вздох»… «Выточенные из песцовой кости фигурки — Патриарх на лыжах, Протопоп на Марковне»… Еще? Да полно. И ведь остроумно! «Трах-тах-тах в мерцанье красных лампад» — и Блока автор читал, и Блок ему нехорош, потому что понимает Юдсон корневую связь «Двенадцати» со «Стихами о прекрасной даме». И мерзко ему от этой связи, как Зинаиде Гиппиус.

Конечно, если б не талант, получилась бы у Юдсона очередная эмигрантская пошлятина о стране, в которой все обижают доброго и умного инородца, питаются грибами и клубнями, живут среди нечистот и пинают все, что видят — от телефонных будок до собак; квашеные травы, погромные бородатые мужики, обитые мехом двери — короче, седьмая улитка на киселе, кысь на склоне. Только «Кысь» попозже закончена (Юдсон писал свою вещь в 1996–1997 гг.) да похитрее закамуфлирована. Но «Москва златоглавая» — не единственная часть этой книги, поскольку главный герой, Илья, умудряется-таки эмигрировать в Германию. А то, что начинается там, — это уж такие ягодки, по сравнению с которыми все русские цветочки начинают выглядеть невинной этнографией: нормальный лагерь уничтожения. Генетическая-то память — она ведь палка о двух концах: не только русские причиняли страдания еврейскому народу. Так что обижаться на Юдсона имеют основания многие.

Разумеется, эта книга раздражает — и не только поначалу, но и постфактум. Раздражает слишком очевидными общими местами (грибы — клубни — коренья, вечная мерзлота, сталактиты помоев — ЗДЕСЬ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ, ЭТО МЕСТО ВООБЩЕ НЕ ДЛЯ ЖИЗНИ!!!), остротами на грани фола, откровенным глумлением, — но оправдывает ее в моих глазах многое: во-первых, это не злорадное подхихикиванье эмигранта, следящего издали, «как они там корчатся», а вопль боли и унижения. Кипятком хлещет. А во-вторых, еврея своего Юдсон вполне сознательно сделал трусливым конформистом, омерзительным типом, вечно трясущимся, на все согласным и ничего другого, в общем, не заслуживающим, как ни ужасно это звучит. Не токмо Отчизну поливает, но и себе внутренности раздирает.

Почаще надо вспоминать слова Владимира Печерина — вряд ли прототипа Печорина, как думают иные, но человека неглупого. «Как сладостно Отчизну ненавидеть!» — проговорка показательная: именно сладостно. Не доблестно, не прекрасно, не выгодно, не достойно, но вот именно очень приятно. Мы все думаем, будто только любовь к Родине способна вдохновить поэта, — да ничего подобного, ненависть подчас гораздо сильней! Просто в ненависти к Родине не принято признаваться; еврею это еще как-то может сойти с рук, однако сколько русских горячо подписались бы под обличениями Юдсона, сколько коренных уроженцев расхохотались бы над его контаминациями и сопоставлениями! Ненависть — вещь великолепная, ею вдохновлялись не последние сочинения, и книга Юдсона тем и интересна, что на фоне ровно теплого потока современной прозы она подлинно горяча. Вы можете ненавидеть автора, оголтело спорить с ним — но не можете одного: брезгливо отмахнуться, упрекнув его в банальности и бездарности.

Собственно, такая парадигма отношения к России (и к собственному еврейству) не нова. Фридрих Горенштейн тоже самым искренним образом полагал, что все русские — тайные антисемиты, а еврей, живущий в России, предает кровь патриархов, в нем текущую. Оттого, как заметил один современный израильский прозаик, русские евреи в прозе и драматургии Горенштейна так жалки и мелки, и так отвратительны ему их попытки приспособиться к сосуществованию. Получается такой Бердичев! Тогда как отказ от попыток ассимиляции ведет к возрождению могучего библейского характера…

Очень может быть. Но что-то этот могучий еврейский характер сам по себе пока ничего не произвел — огромная часть современной израильской литературы вполне ничтожна, о кинематографе говорить не приходится, — а вот русско-еврейская драма вызвала к жизни огромную и блистательную литературу. Тут возможны разные коллизии: рабская любовь к жестокой стране-мачехе и неспособность ей понравиться, и горячая, живая ненависть, и искренняя вера в то, что один только синтез русского и еврейского начал способен дать действительно великие результаты… Как бы то ни было, с точки зрения русского языка и знания русской словесности, резко антирусская «Лестница на шкаф» Михаила Юдсона стократ убедительней всех писаний анкетно-безупречных патриотов квасного лагеря.